«Пюсовый» цвет

Этот цвет был известен в России еще с XVIII века и означал в переводе с французского «блошиный» (от puce - блоха). У «пюсового» было множество оттенков - «мечтательной блохи» (puce rêveuse); «блохи, упавшей в обморок» (puce évanouie). В очерках Л.-С.Мерсье «Картины Парижа», которые были очень популярны в России, встречаем: «Теперь, когда я пишу, модным считается цвет блошиной спинки и блошиного брюшка. С тех пор цвет парижской грязи и гусиного помета взяли верх» . «Парижская грязь» и «гусиный помет» отнюдь не шутка ироничного француза.
В 1788 году в «Российском Феатре» была опубликована комедия «Злоумный», сочиненная семью годами раньше, между персонажами которой происходит следующий разговор:
«Андрей (читая). Опись деньгам и вещам, которые должен получить Ингермоланского полку прапорщик Пустой Пустонов сын Пустонов от отставного асессора Симона Чупятого, а именно: две тысячи рублей чистыми деньгами, 30 аршин сукна цвету раздавленной блохи и парижской грязи по 15 рублей аршин.
Пустой. Так дорого!..
Ядон. Раздавленной блохи?..
Андрей. И парижской грязи, сударь? какой цвет! одно ево название обещает знатность. Парижская грязь, парижская грязь! ах сударь! слышите ли, как ето громко» .
«Раздавленная блоха» - один из оттенков «пюсового». Вообще «блошиная» тема в быту XVIII столетия была довольно распространенной. В форме блохи вырезались мушки, приклеивавшиеся на грудь или плечи красавиц. Ни один кавалер или дама того времени не обходились без изящно сделанной блохоловки - небольшой трубочки из фарфора или металла с отверстиями, в которую вставлялась приманка для назойливых насекомых. Вот что рассказывает об этом М.И.Пыляев: «Блошиная ловушка имела стволок, измазанный кровью, медом, сиропом и т.д. Делали ловушку из золота, серебра, слоновой кости, розового дерева» . Пудреные волосы и парики служили источником постоянных неприятностей для щеголей, являясь местом скопления насекомых.
Упомянутая персонажами старинной пьесы «парижская грязь» больше известна под названием «бу-де-пари», а цвет «гусиного помета», о котором пишет Мерсье, - «мердуа». Оба названия - дословный перевод с французского.
Цвет «мердуа» был желто-зеленым с коричневым отливом . А вот цвет «парижской грязи» не имел столь точного толкования, но он вызвал негодование в некоторых слоях русского общества. А С.Шишков писал: «Французы выкрасят сукна и дадут цветам их названия: мердуа, бу-де-пари и проч. Как! и это все должно потрясать язык наш?»

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

«Наваринский» цвет

Название «наваринский» встречается в русских изданиях, содержащих разделы моды, после 1827 года, когда объединенный русско-англо-французский флот одержал победу над египетско-турецкой эскадрой при Наварине. Тогда возникло несколько «наваринских» цветов: «наваринский синий», «наваринский пепел», или «наваринский дым». Что подразумевали под «наваринским пеплом», или «наваринским дымом», во второй четверти XIX века - не такая уж сложная загадка. Подлинная тайна скрыта в названиях «наваринского дыму с пламенем» или «наваринского пламени с дымом».
Оба эти названия можно найти в поэме Гоголя «Мертвые души». Речь идет о цвете чичиковского фрака. Попытавшись понять, что имел в виду писатель, выбравший этот цвет сукна для своего героя, мы сможем приблизиться и к авторскому пониманию образа Чичикова, тем более что на русской сцене часто обращаются к интерпретации гоголевского произведения. Впервые этот цвет писатель упоминает во втором томе поэмы:
«"Ведь я служил на таможне, так мне высшего сорта, какое есть, и притом больше искрасна, не к бутылке, но к бруснике чтобы приближалось".
"Понимаю-с: вы истинно желаете такого цвета, какой нынче в моду входит. Есть у меня сукно отличнейшего свойства. Предуведомляю, что высокой цены, но и высокого достоинства".
Европеец полез. Штука упала. Развернул он ее с искусством прежних времен, даже на время позабыв, что он принадлежит уже к позднейшему поколению, и поднес к свету, даже вышедши из лавки, и там его показал, прищурясь к свету и сказавши: "Отличный цвет! Сукно наваринского дыму с пламенем"».
Перед первыми читателями не вставал вопрос о том, что скрывается за этим названием, поскольку реалии, которые легли в основу предметного мира поэмы, еще были живы в памяти почитателей гоголевского творчества. Расшифровкой этого цвета занялись исследователи XX века.
В 1935 году В.И.Чернышев опубликовал статью «Темные слова в русском языке» в которой рассматривал и встречавшийся у Гоголя цвет, причем «темной» считалась характеристика цвета, а не определение «наваринский», так как связь названия с битвой близ греческого портового города Наварина была очевидной. Тайна цвета, скрывавшегося за образным словосочетанием, расшифровывалась Чернышевым при помощи журнала «Московский телеграф». Там была помещена картинка, изображавшая молодого человека в коричневом фраке, а в описании изображения содержались следующие сведения: «Мущина. Фрак суконный, цвета Наваринского дыма, с стальными пуговицами» . Поэтому-то и было предложено считать цвет «наваринского дыма» коричневым. Однако это неверно.
Сведения о новинках моды печатались в «Московском телеграфе» на двух языках - русском и французском. Сравнительный анализ обзоров моды этого журнала показал, что русский текст очень часто не совпадает с французским в некоторых деталях, и именно это обстоятельство не было учтено исследователем. Переводчики «Телеграфа» опускали кое-какие слова и выражения и даже допускали неточности, разумеется не языкового характера, а связанные с пониманием реалий моды.
Издатели «Московского телеграфа» осознавали возможность неточностей при переводе, поэтому читателей предупреждали: «С модными терминами невольно затрудняешься: талией мы решили переводить слово corsage. Кстати здесь объяснить, что прилагательное moiré мы переводим словом морелевая, то есть имеющая волнистый отлив» .
Чуть позже редакция должна была извиниться: «Исправление ошибки. Капотом называется особенная шляпка. Переводчик думал, что речь идет о платье, которое называется капот, а издатель не досмотрел - виноват!»
Именно этими обстоятельствами можно объяснить, что при переводе с французского было опущено толкование цвета «наваринский дым», при том что пояснения к «наваринскому пеплу» (серый мышиный) затруднений у переводчика не вызвали.
Первое упоминание «наваринского цвета» в «Московском телеграфе» появилось в февральском номере 1828 года: «Плюмажи придерживаются розеткой из наваринских лент» - en ruban Navarin. Объяснения цвета этих лент не содержится ни в русском, ни во французском тексте.
Уже в следующем, первом мартовском номере журнала появляются и «наваринский дым», и «наваринский пепел», соответственно истолкованные во французском тексте как Fumée de Navarin (brun mordoré; cendre de Navarin (gris de souris) . Переводчик опустил толкование «наваринского дыма», сохранив объяснение «наваринского пепла» - серый мышиный. В первом цветообозначении его, вероятно, смутил цвет «мордоре», или, как его писали в первой половине ХIX века, «мардоре». Этот цвет был хорошо известен в России на протяжении всего столетия и не нуждался в комментариях. О степени его популярности можно судить как по упоминаниям в периодике, так и по мемуарной литературе (Ц.Н.Свербеев рассказывает о нем как о красно-коричневом с золотыми искрами ).
Для владеющих французским языком, а таких среди читателей «Московского телеграфа» встречалось достаточно много, было очевидно, что «мордоре» - это цвет «brun mèlés rouge», то есть красно-коричневый, и поэтому «brun mordoré» надо понимать как темный красно-коричневый цвет. Иллюстрации к обзорам модных новостей раскрашивались вручную и вклеивались во все экземпляры журнала, причем гравировали их в России, исходя из рисунков, присланных парижским корреспондентом. Лишь журнал «Мода» заказывал модные картинки в парижской типографии, о чем особо сообщалось читателям (но этот журнал стал выходить много лет спустя после закрытия «Телеграфа»). Поскольку в русском тексте не содержалось никаких объяснений относительно цвета «наваринского дыма», фрак оказался коричневым, без каких-либо оттенков. Итак, мы установили, что за названием «наваринский дым» скрывался темный красно-коричневый цвет, но это не значит, что образное цветообозначение у Гоголя тождественно встречающемуся в обзорах моды 20-х годов XIX века.
Анализ гоголевского текста позволяет предположить, что и писатель имел в виду какой-то красноватый оттенок. Чичиков ищет сукна «цветов темных, оливковых или бутылочных с искрою, приближающихся, так сказать, к бруснике», или «побольше искрасна, не к бутылке, но к бруснике чтоб приближалось».
Указание на оливковый - вполне конкретно, хотя оливковый может быть с примесью желтого или коричневого. Брусничный тоже не вызывает разночтений - речь идет о цвете из красной гаммы. А вот определение «бутылочный» для первой половины XIX века нуждается в объяснении. Еще в 1822 году Э.Эгерман, работавший на стекольных заводах Богемии, изобрел рубиновое стекло. Для получения насыщенного красного цвета в стекольную массу добавляли золото, поэтому масштабы производства были очень ограничены из-за непомерной стоимости таких изделий. Э.Эгерман, а вслед за ним и другие специалисты искали новые способы получения дешевого цветного стекла. Тогда-то и был создан лихтиалин, позволявший получать самые разнообразные по цвету стекла, в том числе брусничные, красно-коричневые, лиловые, различные оттенки фиолетового и т.д. Новые красители применяли и на русских стекольных заводах. Поэтому бутылочный цвет того времени вовсе не означает только различные оттенки зеленого стекла.
В пользу красного оттенка купленного Чичиковым сукна говорит и мода на этот цвет в 30 - 40-е годы прошлого века - тогда были популярны «андрианопольский красный», «темный барканский», «мордоре», «базарного огня» и др.
Почему же так важно узнать, что скрывалось за необычным цветом у Гоголя? Ответ на этот вопрос был дан еще в 1928 году Вл. Боцяновским, опубликовавшим статью «Один из вещных символов у Гоголя». Исследовав все упоминания о сукне и фраке «наваринского» цвета, автор заключает: «В сущности, перед нами новый вариант „Шинели", маленькая, совершенно самостоятельная повесть о фраке наваринского пламени с дымом, вплетенная совершенно незаметно в повесть большую. Это своего рода литературно-художественная криптограмма» .
Расшифровка эмоциональной окраски такой важной художественной детали, как цвет, позволила бы приблизиться к авторскому замыслу, к гоголевскому толкованию образа Чичикова и его развитию во втором томе поэмы.
Павел Иванович Чичиков - «помещик по своим надобностям» - не мог носить ни мундир, ни форменную одежду. Но черный фрак был бы для него слишком конкретен, поскольку однозначно воспринимался в то время, к которому относится время действия поэмы. Вспомним, что еще в первом томе Чичиков облачился во «фрак брусничного цвета с искрой», когда отправился на губернаторскую вечеринку, где «черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде».
Боцяновский отмечал, что чередование названий цвета чичиковского фрака не случайность, а сознательный авторский прием, способ передачи постоянно меняющегося цвета. Впечатление, которое создается благодаря этому гоголевскому приему, позволило И.Анненскому назвать гоголевских персонажей «ошеломляюще-телесными» . Изменчивость становится в один ряд с такими характеристиками Чичикова, как: «нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод», «не красавец, но и не дурной наружности», «ни слишком толст, ни слишком молод», - то есть то ли «пламени с дымом», то ли «дыму с пламенем».
Учитывая обстоятельства жизни писателя в годы работы над вторым томом поэмы, нельзя исключить предположения, что гоголевский цвет имеет прежде всего эмоциональную окраску - это средство психологической характеристики персонажа, а не конкретизация облика. В 30 - 40-х годах прошлого века были известны и даже модны цвета, названия которых напоминали о преисподней,- «цвет адского пламени», «мефистофельский» или «фаустовский» - охарактеризованные в новостях моды как странные, необычные. Анализируя описание и изображение тканей, лент и костюмов, имеющих «сатанинские» названия, неизбежно приходишь к выводу, что речь идет о декоративных композициях, построенных по принципу цветового и орнаментального контраста. Обладатели подобных костюмов вполне сознательно выбирали из арсенала моды детали, которые могли бы их охарактеризовать как необычных и оригинально мыслящих людей.
Архалук Ноздрева, «сертук» верблюжьего сукна Констанжогло или венгерка Межуева позволяют представить обстоятельства жизни этих персонажей, их внутренний мир, хотя автор не сообщает никаких подробностей. История Чичикова нам известна, но костюм его не дает никакой внешней, событийной информации о герое. Особым смыслом наполнен цвет фрака - давнишнего предмета вожделения Чичикова. Поэма «Мертвые души» воспринимается как сочно окрашенный витраж - белые канифасовые панталоны, зеленый шалоновый сюртук, фрак «медвежьего» цвета, брусничный с искрой и, наконец, «наваринского пламени с дымом» или «наваринского дыму с пламенем». Это единственный цвет в поэме, который выделен в тексте композиционно, представлен самостоятельной сюжетной линией, а не только в качестве выразительной детали при описании главных и второстепенных персонажей. В более ранних произведениях Гоголя уже звучали темы, которые получили развитие в истории «наваринского» фрака,- «Шинель» (сцена выбора сукна), «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» (превращение штуки сукна в жену во сне главного героя).
Гоголевский цвет вызывает ощущение подлинности фантастического, укладывается в систему художественных символов поэмы, «которые связаны с категориями жизни и смерти» . Бытовая символика цвета в то время, соотнесение с некоторыми оттенками красного как темы смерти не противоречит подобному предположению.
Подтверждение этому мы находим в воспоминаниях современников, которые тоже считали такие цвета странными. В одном из вариантов «Автобиографических записок» А.О.Смирновой-Россет встречается описание бала: «Заиграли полонез, в первой паре пошли г-жа Зеа с Георгом Дармштадтским, он был во фраке странного цвета, наваринского пламени с дымом» .
Известно, что воспоминания Смирновой-Россет создавались много позднее происходивших событий. Воздействие Гоголя на ее литературные опыты очевидно, ведь главы из второго тома «Мертвых душ» были прочитаны писателем в калужском доме Смирновой-Россет и мемуаристка одной из первых узнала о цвете «наваринского дыму с пламенем» и вполне могла оценить авторский прием. Живя при дворе в конце 20-х годов прошлого века, она была хорошо осведомлена о новостях моды тех лет, когда впервые появились различные оттенки реально существовавшего «наваринского». Упоминание гоголевского цвета в мемуарах Смирновой-Россет - не единственный след литературных влияний на ее записки. Здесь можно встретить упоминание о платье фру-фру или большом драдедамовом зеленом платке, указывающее на то, что она продолжала следить за новинками русской литературы, даже оказавшись на чужбине.
Знание смысла, скрывающегося за названием цвета, важно для понимания характера Чичикова. Когда-то В.Набоков сказал, что «Чичиков - фальшивка, призрак, прикрытый мнимой пиквикской округлостью плоти, который пытается заглушить зловоние ада (оно куда страшнее, чем „особенный воздух" его угрюмого лакея) ароматами, ласкающими обоняние жителей кошмарного города N» . «Наваринский» цвет из второго тома поэмы - своеобразная материализация, вынесенный на поверхность знак сущностных качеств Чичикова.

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Матовый цвет

В нашем представлении матовый - это некий оттенок, не имеющий блеска, глянца. Именно так толкуют это понятие современные словари. Иногда вспоминают еще, что словом «матовый» определялся ровный, без румянца и излишнего загара, цвет лица. Как, например, у Джеммы из повести Тургенева «Вешние воды»: «Цвет лица ровный и матовый, ни дать ни взять слоновая кость или молочный янтарь».
Но вот в драме Чехова «Три сестры» мы встречаем необычное употребление определения «матовый»: «Наталья Ивановна входит; она в розовом платье с зеленым поясом» - такова ремарка писателя. Чуть позже происходит следующий разговор:
«Ольга (вполголоса, испуганно). На вас зеленый пояс? Милая, это не хорошо!
Наташа. Разве есть примета?
Ольга. Нет, просто не идет... и как-то странно...
Наташа (плачущим голосом). Да? Но ведь это не зеленый, а скорее матовый».
Совершенно очевидно, что в диалоге идет речь о цвете - зеленом, как считает Ольга, или матовом, как считает Наташа. В конце XIX века, видимо после 1886 года, «матовым» называли особый оттенок - синевато-зеленый. Сведения об этом приводятся в некоторых французских изданиях, и там же сообщается, что этот цвет получали на основе индиго.
Для прошлого столетия матовый был не единственный цвет, представляющий сложное сочетание синего и зеленого. В первой половине минувшего века в особой моде был «лондонский дым» (fumée de Londres), впервые упомянутый в «Дамском журнале»: «Щеголи носят фраки цвета бронзового или лондонского дыма» .
Известный русский ученый И.М. Сеченов, рассказывая о своей учебе в Московском университете в 1850-1856 годах, вспоминает: «Тогда в моде на сукно был цвет «лондонского дыма», и мне захотелось себе сшить пальто такого цвета; но я имел неосторожность покупать сукно под вечер в темной лавке и получил вместо лондонского дыма цвет чуть ли не бильярдной покрышки» . Так как сукно для покрытия бильярдных столов должно быть зеленым, то очевидно, что речь могла идти только об особом оттенке зеленого цвета.
В таком сложном сочетании цветов очень много значило освещение. Выходившие в 90-х годах ХIХ века книги об умении одеваться со вкусом уделяли много места описанию изменений, которым подвергался цвет в зависимости от естественного или искусственного освещения. Книги такого рода предназначались не для тех дам, кто мог оплачивать услуги лучших портных и художников. По своему социальному положению Наталья Ивановна из чеховской пьесы вполне могла быть читательницей подобных наставлений о хорошем тоне. Очевидно, что эти издания знал и Чехов, так как некоторые из них упоминаются в его произведениях. В таких изданиях, как «Искусство одеваться» Г.Прево (СПб., 1892) или «Что мне к лицу. Сборник советов для дам как одеваться со вкусом» (СПб., 1891), особенно эффектными считались сочетания оттенков красного с синевато-зеленым. Претенциозность Наташи и нетерпимость Ольги вполне могли быть так тонко обозначены с помощью загадочного матового цвета.
Но вот еще одна загадка матового. В воспоминаниях Георгия Иванова о поэте А.Д.Скалдине (1885-1943) читаем: «Пятнадцати лет поэт Скалдин поступил мальчиком рассыльным в одно крупное петербургское коммерческое предприятие. В двадцать пять лет он был одним из его директоров, прочел по-итальянски, французски, немецки и гречески все, что можно было на этих языках прочесть, был другом Вячеслава Иванова и носил матовый цилиндр на удивление петербуржцам» .
Чему могли удивиться петербуржцы? Прежде всего тому, что поэт носит цилиндр. По утверждению Э.Фукса, «цилиндр остался и потом символом консервативных убеждений и политической благонадежности... каждый раз, когда хотели выразить иные настроения, демонстративно противополагали ему иного вида шляпы... демократическая шляпа - шляпа с отвислыми полями, от которой, по мнению даже современных строго аристократических кругов, исходит все еще запах "революционной сволочи"» .
Во-вторых, можно было удивиться цвету цилиндра. После 1850 года в мужской одежде преобладал черный цвет. Цилиндры делали не только из блестящего атласа, но и из шерсти, значит, речь не идет об отсутствии блеска, глянца. Но утверждать, что и в случае, описанном Ивановым, упомянут сине-зеленый цвет, нельзя. Нет никаких намеков на конкретный оттенок. Значит, горожане могли быть поражены материалом, из которого был сделан цилиндр Скалдина. И вот почему: «...матовая кожа иногда на взгляд мягче, но она увеличивает размеры руки; лучшая матовая кожа - шведская, по причине ее действительной тонкости и по большей части красивых оттенков. Матовые костюмы, бархатные, суконные и полотняные, хорошо гармонируют со шведскими перчатками» .
Удивить петербуржцев головным убором традиционной формы, но из необычного материала можно было вполне, тем более что цилиндр как социальный знак в мужском костюме утратил к этому времени свое значение. Под матовой кожей в то время имели в виду кожу особой выделки, которая применялась для изготовления перчаток, кресел, кошельков. При этом старались сохранить естественную окраску материала.
Если обратиться к словарям, то мы узнаем, что золотистый, или «коричневый загорелый», цвет кожи как материала для изготовления различных предметов мог обозначаться словом «бистр», по цвету карандаша, которым пользовались художники для предварительного наброска. В русской литературе этот цвет известен под несколько иным названием - «бискр»:
«Михал Сергеич повернется
Ко мне из кресла цвета „бискр",
Стекло пенснейное проснется,
Переплеснется блеском искр», -
писал в поэме «Первое свидание» А.Белый. Герой поэмы - Михаил Сергеевич Соловьев - сидит в кожаном кресле светло-коричневого цвета.

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Красный цвет

С красным цветом как символом огня и жизни у многих народов связаны различные благопожелания. Символика красного восходит к глубокой древности, поэтому этот цвет имел особое значение даже в европеизированном быту различных слоев русского общества. Наиболее ярко это проявилось в свадебном обряде, в котором красный цвет очень долго сохранял свою праздничную символику.
Красный (и различные его оттенки) считался традиционным свадебным цветом на Руси. Самые знатные дамы XVIII века, вполне и за короткий срок усвоившие европейский стиль в одежде, вплоть до конца столетия убирали свадебную фату красными цветами. Описывая события 1793 года, Е. Янькова рассказывает: «Подвенечное платье у меня было белое глазетовое, стоило 250 р.; волосы, конечно, напудрены и венок из красных розанов - так тогда было принято, а это уже гораздо после стали венчать в белых венках из флёрдоранж» .
В ХIX веке отношение к цвету претерпело значительные изменения. Свидетельством тому служит возникновение многочисленных оттенков «адского пламени» и «адского огня». Факт сам по себе, может быть, и не слишком значительный, но отражающий те процессы, которые происходили в общественном сознании. Новые философские теории и литературные доктрины постепенно подготавливали почву для появления новых символов и значений. Некогда красный цвет считался цветом очищения и божественного огня, а со временем в нем стали видеть другие смыслы, усматривать связь с иными, совсем не небесными силами.
Какие же новые красные оттенки появились в прошлом веке, и что же за цвет «адское пламя»? Впервые он упомянут в журнале «Московский телеграф» . Толкования цвета редакция журнала не поместила, так как он приводится не в обзоре, а в описании картинки. Речь идет об амазонке цвета «адского пламени», и в журнале помещено изображение дамы в амазонке красно-лилового цвета. «Адскому пламени» предшествовал «адский огонь», упомянутый в «Москвитянине» . Если оттенок цвета содержит в своем названии упоминание об огне, то, значит, речь идет о сочетании каких-либо красок, о сложном составном цвете, причем диапазон оттенков может быть необычайно широк: от желто-синего до темно-красного в цвете «базарного огня» или зелено-синего в цвете «лондонского дыма».
Разнообразие оттенков пепла: «розовый пепел», «наваринский пепел» (см. «Се¬рый») - было тоже очень велико. Неудивительно, что в литературе нашли свое отражение авторские цвета, созданные по логике модных названий. У Н.В.Гоголя - цвет «наваринского пламени с дымом», или «наваринского дыму с пламенем» (см. «Наваринский»); у Ю.Н.Тынянова - цвет «московского пожара» («Смерть Вазир-Мухтара»); А.И.Герцен не удержатся от цвета «давленой брусники» («Записки молодого человека»).
Вслед за «адским пламенем» рассмотрим другие оттенки красного, упоминания о которых появлялись на страницах журналов и газет на протяжении всего столетия.
«Бордоское вино» - «так называют один из модных оттенков красно-фиолетовых; материи сего цвета употребляются для нарядных платьев и для рединготов, называемых щегольским неглиже» .
А вот «винный» цвет означал желтовато-красный, и толкование этого оттенка можно найти не в обзорах моды, а в специальной работе, посвященной полезным ископаемым .
Цвет «куропаткина глаза» обозначен в периодике как светло-красный .
«Накаратовый» толковался как «жаркий», и возможно, имелся в виду огненно-красный цвет: «Многие коляски и ландо, в четыре лошади, были управляемы кучерами, одетыми в куртки накаратового (жаркого) цвета» .
«Фрейшиц» - «Щеголи поутру повязывают на шею шелковые платки красного цвета с полосками, совершенно похожие на красный Андрианополь или Фрейшиц» . Правильнее было писать «фрейшюц», поскольку название и цвета, и шляпы (см. «Головной убор») связано с оперой Вебера «Вольный стрелок».
После 1859 года стал особенно популярным еще один оттенок красного - «сольферино», названный в честь битвы при Сольферино в австро-итало-французской войне. Наиболее раннее толкование этого цвета имело в виду ярко-красный оттенок, хотя в современных словарях итальянского языка можно встретить и красно-лиловый, и ярко-розовый.
«Массака» - темно-красный с синим отливом - хорошо известен в первой половине XIX века: «Видно много рединготов, цветом каштановым и масака» . Интересно свидетельство А.О.Смирновой-Россет о Гоголе: «Из рядов они пошли в книжную лавку, где нашли тридцать томов, в том числе и его сочинения, в мусака переплете. Наш переплетчик все переплетал очень дурно в этот цвет. Если он приходил, люди докладывали, что пришел мусака» .
Хотя цвет «массака» встречается даже в товарных словарях , уже во второй половине столетия он был основательно забыт. А.Г.Достоевская вспоминает: «В красках Федор Михайлович тоже иногда ошибался и их плохо разбирал. Называл он иногда такие краски, названия которых совершенно исчезли из употребления, например цвет массака; Федор Михайлович уверял, что к моему цвету лица непременно пойдет цвет массака, и просил сшить такого цвета платье. Мне хотелось угодить мужу, и я спрашивала в магазинах материю такого цвета. Торговцы недоумевали, а от одной старушки (уже впоследствии) я узнала, что массака - густо-лиловый цвет и бархатом такого цвета прежде в Москве обивали гробы» .
Источником сведений о цвете «массака» для Достоевского могли быть литературные произведения. Этот цвет упомянут И.С.Тургеневым в «Дворянском гнезде»: «Также рассказывал Антон много о своей госпоже, Глафире Петровне: какие они были рассудительные и бережливые; как некоторый господин, молодой сосед, подделывался было к ним, часто стал приезжать, и как они для него изволили даже надевать свой праздничный чепец с лентами цвета массака и желтое платье из трю-трю-левантина».
И.А.Гончаров упоминает цвет «массака» в ироническом смысле в одном из эпизодов «Фрегата "Паллада"», описывая пятна плесени на перчатках, образовавшейся от сырости на корабле.
У Гончарова и Тургенева встречается и другой цвет, относящийся к красной гамме,- «аделаида». Любители театра сразу же вспомнят колоду карт, любовно называемую Аделаидой Ивановной, из пьесы Гоголя «Игроки».
Вот что можно найти об этом цвете у Достоевского в «Селе Степанчиково»: «Так это галстух аделаидина цвета? - спросил я, строго посмотрев на молодого лакея. - Аделаидина-с, - отвечал он с невозмутимой деликатностью. - А аграфенина цвета нет? - Нет-с. Такого и быть не может-с. - Это почему? - Неприличное имя, Аграфена-с. - Как неприличное? почему? - Известно-с: Аделаида по крайней мере иностранное имя, облагороженное-с, а Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с».
У Тургенева этот цвет упомянут еще в «Записках охотника»: «Одет он был в старенький, изорванный сюртук цвета аделаида» («Контора»).
Толкование цвета «аделаида» современными исследователями было основано на романе Гончарова «Фрегат "Паллада"»: «Я заметил не более пяти штофных и то неярких юбок у стариков; у прочих - у кого гладкая серая или дикого цвета юбка, а у других темно-синего, цвета Adelaïde». Но, скорее всего, более верное толкование цвета содержится в рассказе И.И.Панаева «Кошелек», опубликованном в 1838 году: «У него был новый фрак цвета Аделаиды с черным бархатным воротником... красно-лиловый, и сукно самое тонкое по 25 рублей аршин».
И рассуждения молодого лакея у Достоевского, и рассуждения одного из персонажей Гоголя говорят о том, что название цвета связано с именем Аделаида, которое хорошо было известно в России по песне Л. ван Бетховена «Аделаида», созданной на одноименные стихи немецкого поэта Ф.Маттиссона (1797). В оригинале речь идет лишь о пурпурном цвете, который можно описать как красно-лиловый, красно-синий и т.д. В пьесе Гоголя имеется в виду, вероятнее всего, цвет карточной рубашки.

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Коричневый цвет

Рассказывая об оттенках коричневого цвета, нельзя не обратить внимания на то, что еще в XVIII столетии получили распространение чистые оттенки коричневого - светлые и темные. Само название таких цветов указывает на их происхождение: «кармелитовый», «капуциновый» и т. д. Облачение монахов-капуцинов или монашек-кармелиток вызвало к жизни светло-коричневые и темно-коричневые оттенки шерстяных тканей.
Впоследствии оттенки коричневого усложнились, появились составные цвета с искрой или дополнительной надцветкой желтым, красным, серым и черным.
К темной гамме относился оттенок «сженного хлеба» или «жженого кофе» и «лесных каштанов».
О «сженном хлебе» писали: «Модные портные заказали фабрикантам приготовить сукон цветов сженного хлеба и лесных каштанов или Савоярского с золотым отливом» .
«Сженный хлеб» иногда называли «поджаренным хлебом» .
Оттенки всех упомянутых цветов мастера по тканям наблюдали в повседневной жизни. С XVIII столетия выходцы из Африки достаточно часто встречались на московских или петербургских улицах, поэтому не стоит удивляться, что один из коричневых оттенков получил название «голова негра» .
Изучение цвета позволяет понять, как изменился окружающий нас мир - не только предметная среда, но и природа. Обычно с гранитным цветом связано представление о серой гамме - цветные граниты стали невероятной редкостью. Но вот в 1863 году сообщалось: «Пальто Людовика XIII: из гранитного, то есть темно-коричневого, с искрою, драпа» .
Отдельную группу составляли «кожаные» оттенки.
Обращение к технологии производства кожи помогает установить особенность этой группы цветов. Наибольшее распространение получили цвет юфти (sorte de cuir de Russie) и цвет «лавальер». Их можно охарактеризовать как желтовато-светло-коричневые. Цвет юфти был широко распространен в первой четверти XIX века , а цвет «лавальер» вошел в моду только в середине столетия. Оповещая о новинках сезона, писали: «Лучшие цвета в этом случае кожаный или Лавальер, голубой Леман, фиолетовый империаль» .
С рыжеватым оттенком, но довольно темными были цвета: «лорд Байрон», «лесных каштанов», «орельдурсовый». Трудно произносимый «орельдурсовый» имел и русское название - цвет «медвежьего ушка», что являлось точным переводом с французского.
Все три цвета мало разнились между собой, о чем можно судить по сообщениям печати: «В одном из парижских магазинов продаются бархатные плащи Байронова цвета (иначе медвежьего ушка)» . А цвет «лорд Байрон» объяснялся так: «...он походит на темно-каштановый» .
К красно-коричневой гамме с золотым отливом относились цвета «савоярский», «мордоре» и «майский жук». Для получения подобного цветового эффекта уток и основа ткани подбирались разного цвета, на сгибах при движении возникало подобие блеска, ощущение переливчатости материи. Таким техническим приемом широко пользовались еще в XV веке. Правда, в средние века и в эпоху Возрождения в европейском текстильном искусстве сочетания нитей (красной и синей, например) были очень устойчивы. В ХIХ веке возможности стали намного шире, поэтому золотой отлив мог быть и зеленоватым, и красноватым, и желтоватым.

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Зеленый цвет

Поводом для разговора о различных оттенках зеленого цвета, распространенных в XIX веке, служит то обстоятельство, что форменная одежда русских чиновников тоже могла быть зеленой. В быту четко различались установленные предписаниями оттенки для мундирного костюма и цвета, вызванные к жизни модой. На сцене появляется возможность уподобить модную одежду мундиру или, напротив, придать мундиру вид модного фрака или сюртука.
Какими же они были, эти оттенки зеленого цвета, обожаемые модницами ХIX века?
«Змеиная кожа» - «Один из модных оттенков зеленого цвета называется цвет змеиной кожи: это почти тот же, который прежде назывался цветом Нильской воды» .
Иногда какое-нибудь название означало целую группу оттенков зеленого: «Зеленый цвет оттенков, начиная с самой темной до самой светлой, называется зеленый цвет Карла Десятого» .
Любопытна опечатка, которую допустила редакция «Московского телеграфа», рекламируя «зеленый английский» цвет. Сначала было помещено такое сообщение: «Зелено-серым цветом в некоторых магазинах называют тот же оттенок, который в других называют зеленым Английским» . Но уже в следующем, девятнадцатом номере того же года появилось примечание: «На стр. 119 № 18 Телеграфа, в строке 29-й, вместо зелено-серым цветом должно быть: цветом яри-медянки».
Вслед за «английским зеленым» появились известия о «саксонской зелени»: «В числе модных зеленых оттенков для материй был уже цвет, называемый Английская зелень (vert-anglaise). Теперь явился в Париже еще зеленый оттенок, называемый Саксонская зелень (vert de Saxe): он в большой моде» .
Существовал и «русский зеленый». Упоминание о нем можно найти в том же «Московском телеграфе», и при этом на картинке-приложении изображен мужчина в темно-зеленом одеянии, про которое сказано, что сукно «русско-зеленого» цвета. Вероятно, модный темный оттенок зелени в первой четверти века вызван к жизни тем, что военная форма XVIII столетия в России у некоторых родов войск была светло-зеленых оттенков. Костюм штатских приближался по цвету, но не совпадал с мундирным оттенком.
Иногда название цвета нуждалось в очень подробном толковании. Нередко можно было встретить весьма пространное пояснение: «Многие из зеленых цветов входят в моду: зеленый попугайный (perroquet), зеленый миртовый, зеленый перидотовый, зеленый молодого попугая», а за этим следовало: «перидот - желто-зеленоватый камень, род шерла. Perruche innocente собственно попугай, еще ни разу не перелинявший (qui n'a pas encore mue)» . Изобилие зеленых оттенков не утомляло глаза придирчивых модников: «В моде цвет зеленый, только для сюртуков он походит на цвет лавровых листов, а на фраки бывает светлее» .
Кроме того, они могли выбрать цвет листьев не только лавра, но и осины: «Между модными зелеными надобно считать нежный зеленый оттенок, названный цвет осинового листа» .
А ведь существовали еще «вердепомовый» (яблочно-зеленый), «вердрагоновый» (цвет «зеленого дракона»), «зеленого луга», «капустный» (очень светлый оттенок зелени) и другие.
Имелись еще и сочетания зеленого с синим или фиолетовым. Вот, например, «селадоновый» - по имени героя пасторального романа XVII века, носившего голубовато-зеленые ленты; цвет лондонского дыма - сине-зеленый (см. «Матовый», «Наваринский»); «бронзовая броня», о котором писали, что это «зеленый цвет с фиолетовым». Мы найдем еще и «зеленый комбри» , и светло-зеленый цвет «vert Alexander» .

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

"Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века" О книге

Книга "Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века" давно уже стала библиографической редкостью. Не встречается она даже на книжных аукционах. Литературный, художественный, культурный памятник российского книгоиздательства начала XX века интересен и сегодняшнему читателю. Книга эта - "эпистолярная антология, своеобразная песнь любви" выдающихся людей прошлого, таких, как Байрон, Бальзак, Бетховен, Гейне, Герцен, Пушкин, Чернышевский, Шиллер, Наполеон, Гарибальди, и многих других.
Составители издания писатели А. Чеботаревская, Ф. Сологуб (автор предисловия), П.Щеголев, М.Гершензон, художники С. Судейкин, Н.Калмаков проявили эстетический, художественный вкус, эрудицию и создали книгу на все времена. В самом деле, предмет ее содержания был и будет интересен читателям прошлого, настоящего и будущего.

Чем можно удивить сегодняшнего читателя? Какая книга успокоит его взволнованную душу или, наоборот, возмутит усыпленный разум? Может быть, такой книги нет? Мощным озонирующим разливом прорывается нынче печатное слово сквозь запруды книгоиздательского застоя. Публикуется абсо­лютно все: от Валишевского до Ницше, от Блаватской до «кра­мольных» штудий Горького и Короленко...

И все-таки я хочу ошибиться в том смысле, что есть еще кни­ги, которые способны и сегодня, да, быть может, еще и в боль­шей степени именно сегодня взволновать самого искушенного читателя. Одну такую книгу я осмелюсь назвать. Да, это «Лю­бовь в письмах выдающихся людей ХVШ и XIX века».

Книга о любви... А что мы знаем о ней? И знаем ли мы, что такое любовь?

«Любовь сильнее смерти и страха смерти; только ею, только любовью держится и движется жизнь» (Иван Тургенев).

«Мужчины, женщины, постоянно рождающиеся для любви, в полный голос заявите о своем чувстве, кричите: «Я люблю тебя», вопреки всем страданиям, проклятиям, презрению ско­тов, хуле моралистов. Кричите это вопреки всяческим преврат­ностям, утратам, вопреки самой смерти... Любить - это единст­венный смысл жизни. И смысл смыслов, смысл счастья» (Поль Верлен).

«Только влюбленный имеет право на звание человека» (Александр Блок).

Не буду продолжать, ведь слов о любви - океан. Сколько о ней написано книг, как много томов можно было бы составить из одних только высказываний знаменитых людей о любовном чувстве. Конечно, начитавшись любовной премудрости, любви не научишься, но я приветствую всякого, кто прочитал хоть толику этих книг. Пусть немного, но все же он станет другим...

«Любовь в письмах...» Это значит - о любви из первых уст.

Они влюблялись и разочаровывались, им изменяли, они ос­тавляли. Но влюбленные и разлюбленные не теряли веру в силу любви, в ее высокий нравственный свет. Любовь - великая тайна, но так случилось, что в этой книге сокровенные чувства становятся как бы прилюдными, известными всем. Хорошо это или плохо? Это замечательно, ибо высокое слово любви возвы­шает любого человека.

Любовные письма - это обращенность одного человека к другому, это порыв, призыв, признание, стремление уйти от одиночества, вырваться из тягостного круга разлуки. «Любовь в письмах...» - книга признаний, уникальные, неповторимые свидетельства. В ней не приземленная летопись быта, но возвы­шенная правда бытия, стремление к идеалу.

Начало нашего века было временем расцвета документаль­ной литературы, когда выходили целые серии, посвященные ин­тимной жизни творческих натур, сердечным увлечениям извест­ных личностей, эпизодам из донжуанской жизни писателей, художников, актеров. Вместо романов, повестей печатали книги, обрамленные аурой интимной переписки. Два-три письма, два-три признания - и тончайшие отношения двух великих избран­ных проникают в сердца читателей.

К такого вида литературе относится и эта книга, в которой на фоне эпохи выступает яркая личность художника и, наоборот, на фоне интимных отношений высвечиваются время, эпоха, ее колорит и ей присущие черты. Письма представляют интерес для характеристики романтических нравов эпохи, культурных за­просов, духовного уровня женщин и мужчин разных стран и народов.

Некоторые литературоведы, к примеру, считают, что писа­тельский архив Пушкина совпадает с его «донжуанским спис­ком», что сообщает глубокий жизненный и драматический инте­рес невинным листкам пушкинской переписки с любимыми женщинами.

Немецкий поэт Новалис был уверен, что «любовь - конеч­ная цель мировой эволюции, правда вселенной. Любовь - выс­шая реальность, предвечная основа всего...».

Жизнь всякого великого человека, как правило, окрашена в трагические тона. Во всяком случае, это жизнь, высшее назна­чение которой вырастает в трагедию любви, трагедию творчест­ва, трагедию Родины. Желание разобраться в сложной области человеческих чувств и взаимоотношений обостряет естественный интерес к изучению человеческих документов, писем-признаний.

Иные заметят: любовь - тема старомодная и, стало быть, устарелая для нашего несентиментального времени. Теперь к нежным чувствам относятся свысока. Но, как говорится, за мо­дой не угонишься. А история устареть не может. Ведь в письмах возлюбленных друг к другу не только история их возвышенных чувств, но и история в самом прямом смысле. Та история, кото­рую делает человек. И прежде всего - влюбленный человек.

Книга «Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века» давно уже стала библиографической редкостью. Только один раз продавалась она на аукционах книжных редкостей. Эта книга замечательна во всех отношениях. Ее красота и привле­кательность начинаются с обложки, которую выполнил талант­ливый русский живописец, график, театральный художник, «мирискусник» Сергей Судейкин. В своем творчестве он сочетал пристрастие к старому дворянскому быту и интерес к красоч­ным народным празднествам, соединял рафинированные изыс­канные мотивы с примитивизмом, лубочностью. Так и на нашей обложке все это ярко выражено, и еще: на ней прочитывается легкое и в то же время глубокое ощущение художником самого яркого человеческого чувства - любви. Годы жизни и смерти художника: 1882 - 1946. Умер Судейкин в США, где проживал с 1923 года.

Посвящена книга другому прекрасному русскому худож­нику - Константину Андреевичу Сомову (1869 - 1939). Дружба, общие взгляды на искусство этих двух творческих людей - особая глава в истории отечественной живописи. К. Сомов име­нем своим как бы облагораживает это оригинальное издание.

Искреннюю благодарность его составители выражают П. Е. Щеголеву и М. О. Гершензону за «их добрые указания в деле создания этой книги». Имена эти - не пустой звук в россий­ской словесности. Павел Елисеевич Щеголев (1877 - 1931) ши­роко известен прежде всего тем, что в 1916 - 1917 годах издал свой многолетний труд «Дуэль и смерть Пушкина», положив­ший начало изучению политической биографии поэта. Михаил Осипович Гершензон (1869 - 1925) - историк по образованию, философ по творческим импульсам, писатель по складу мышле­ния. Наиболее известны его книги: «Мудрость Пушкина», «Исто­рия молодой России», «Грибоедовская Москва».

Предисловие к книге написал поэт, писатель Федор Кузьмич Сологуб (1863 - 1927). В свое время он был одним из самых известных российских литераторов. Сологуба упрекали в «клад­бищенских мотивах», в пессимизме, в «скорбном шатании духа». Но посмотрите, как возвышенно, оптимистически пред­ставляет писатель эпистолы любви, какую песнь создает он животворному чувству: «Ни в чем так полно, радостно и светло не выражается душа человека, как в отношении любви. Когда к человеку приходит любовь, могущественная сила, движущая мирами и сердцами, низводящая небо на землю и землю преоб­разующую в сладостный Эдем, то в душе человека умирает все случайное и раскрываются лучшие ее черты». «Зрелище души, озаренной любовью» - так может сказать только поэт, глубоко и сильно чувствующий и переживающий. Дело в том, что Федор Кузьмич сам испытал серьезное чувство к женщине, к Анастасии Николаевне Чеботаревской, с которой он познакомился в 1908 году. Знакомство это стало переломным и в его писательской, и в личной судьбе.

А. Н. Чеботаревская окончила в Париже Высшую школу общественных наук, основанную для русских эмигрантов либе­ральным деятелем М. М. Ковалевским. Она писала прозу, статьи по искусству, много переводила. Женившись на ней, Федор Сологуб меняется даже внешне. По воспоминаниям современ­ников, из скромного учителя гимназии с «учительской» бород­кой и усами он превратился (как на портрете К. Сомова) в маститого метра декадентских салонов, походившего «своим обрюзгшим лицом и саркастической усмешкой на римского сенатора времен упадка». Как можно заметить по стихам того времени, в его лирике появляются мотивы, несвойственные ему раньше, - приятие жизни, наслаждение ее радостями. Один из томов своего собрания сочинений он называет «Очарования земли».

Огромной трагедией для него стало самоубийство жены и друга, которая осенью 1921 года в припадке психастении броси­лась в Неву.

Чувством, родившимся в душе поэта к Анастасии Чеботарев­ской, проникнуты многие произведения Федора Сологуба. «Любовь победила и здесь» - так можно сказать о знаменитой литературной паре 10 - 20-х годов нашего века. На память при­ходит свидетельство замечательного советского поэта Арсения Тарковского, который еще молодым, году в 1925-м, посетил уважаемого им писателя в Ленинграде. Ему запомнилась такая деталь: на столе во время обеда стояла третья рюмка. «Это для Анастасии Николаевны», - говорил Федор Кузьмич.

Такова вкратце история «любви и смерти» двух людей, выпустивших книгу, которую вы держите в руках. Вы, конечно, обратили внимание, что составителем ее выступает Чеботарев­ская. Можно себе представить, что если бы в книгу вошли их письма друг к другу, то она только выиграла бы. Уж слишком на глазах многих современников, отраженное не только в сплет­нях салонных кумушек, но и на страницах журналов и книг, развивалось и проявлялось любовное «зрелище души».

Книга читается на одном дыхании. Как любопытны нынеш­нему влюбленному письма Людвига ван Бетховена к своей «бессмертной возлюбленной» - графине Джульетте Гуакарди, Роберта Шумана - Кларе Вик, лорда Джорджа Байрона - Авгу­сте Лейг, Жорж Занд - Альфреду Мюссе, императрицы Екатери­ны II - князю Г. А. Потемкину, А. И. Герцена - Н. А. Захарьи­ной, И. С. Тургенева - Полине Виардо, В. А. Жуковского - Марии Протасовой...

 

Кто-то сказал, что в любви есть привкус смерти. С этим можно не согласиться, но история любовных драм многих, чьи письма вошли в книгу, подтверждают это. Жуковский влюбился страстно и вдохновенно в свою ученицу и племянницу. Ее мать не согласилась на брак. Возлюбленная вышла замуж за другого и вскоре умерла, не позабыв до конца дней своих милого ей поэта. Жуковский всю жизнь хранил о ней память, воспевал в стихах свое меланхолическое чувство и женился только в шестьдесят лет.

А немыслимая даже сегодня, когда человечество обладает колоссальным опытом человеческих отношений, любовь, двой­ное убийство на почве пылких экзальтированных чувств Генриха Клейста, выдающегося немецкого поэта-романтика, и Адольфины Фогель. Как сообщается в краткой аннотации к письмам, поэт подружился с романтической девушкой в 1810 году. Клейст писал сестре: «Я нашел подругу с душой, парящей, подобно мо­лодому орлу...» В 1811 году они оба решили покончить с собой в один и тот же день. Генрих застрелился после того, как застре­лил Адольфину с ее согласия...

Дорогой читатель, книга, которую вы держите в руках, - эпистолярная антология, своеобразная песнь любви выдающих­ся людей прошлого. Это литературный, художественный, куль­турный памятник российского книгоиздательства XX века. Он интересен своим эстетическим многообразием и богатством. В сложном драматическом контексте нашего времени, когда рушатся духовные устои и идеалы, одной из возможностей постижения нравственных ценностей служит наше восприятие таких вечных понятий, как любовь, верность, самопожертво­вание в отношениях между мужчиной и женщиной. Поэтому предмет содержания книги был, есть и будет интересен читателю прошлого, настоящего и будущего. Вот почему оправданно переиздание-возвращение этой книги, о которой после ее выхода в свет высоко отзывались современники.

ФЕЛИКС МЕДВЕДЕВ

 

@темы: Письма, Чеботаревская А.Н., Литература

---

Желтый цвет

Относительно желтого цвета существовало устойчивое предубеждение. Желтый - цвет измены. Тем не менее встречается бессчетное число оттенков, рекомендуемых журналами, которые можно отнести к желтой гамме.
Вспомним разговор Анны Андреевны и Марьи Антоновны из «Ревизора»:
«Анна Андреевна. ...потому что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Марья Антоновна. Ах, маменька, вам нейдет палевое!
Анна Андреевна. Мне палевое нейдет?
Марья Антоновна. Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно, чтоб глаза были совсем темные».
Палевый (франц. pâle) - бледный, и обычно имеют в виду бледно-желтый, соломенный цвет, потому что источником названия может быть и paille - солома. Каким бы еще оттенком желтого могла воспользоваться Анна Андреевна? В годы ее молодости был популярен цвет «райской птички»: «Один из желтых цветов ныне называют райской птичкой, потому что он похож на цвет крылышек и хвоста райских птичек» («Московский телеграф» дважды упомянул об этом цвете ).
В самом начале XIX века еще носили ткани жонкилевого, или жонсилевого, цвета. Это цвет нарцисса - светло-желтый: «Шляпки... с атласом жонкилевым» . Приближались к желтой гамме и так называемые «волосяные», или «блондиновые», цвета. Об этих названиях сообщал «Московский телеграф» . А сорок лет спустя в журнале «Модный магазин» эта гамма называлась «белокурые цвета» .
К оттенкам желтого относился и «вощаной» цвет - иначе, цвет воска. Воск бывает различных оттенков - от желто-серого, медового до янтарно-желтого. Не стоит удивляться, что желтовато-коричневые цвета получили весьма прихотливые названия. «Цвет лани - вот модный цвет для гроденапля, попелина, гладкого и узорчатого»,- писали в 1827 году .
Уже упоминавшийся «жирафовый», или «камелопардовый», цвет входит в ту же желто-коричневую гамму. И наверное, самое причудливое название получил желто-рыжий цвет «последний вздох Жако» . Возможно, что поводом для появления такого названия послужил попугай жако. Это серо-дымчатая птица с черным клювом и красным хвостом. Но глаза жако - желтые, желтеют в последние минуты жизни, так что основания считать «последний вздох Жако» желто-коричневым или рыжим у создателей такого названия были.
Палевый цвет тоже обладал множеством оттенков. Например, встречается такое описание: «Летом он носил искрасна палевые нанковые брюки, при полосатых чулках и башмаках с огромными пряжками» . Тридцатые годы прошлого века - время преобладания мягких, светлых оттенков. Названия многих из них были заимствованы, и очень часто в разделах моды литературных журналов или в специальных женских изданиях выражалось сожаление по поводу непереводимости каких-то названий. Гоголь замечает: «...муслины, атласы, кисеи были таких бледных модных цветов, каким даже и названия нельзя было прибрать (до такой степени дошла тонкость вкуса)» («Мертвые души», т. 1).

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Гороховый цвет

Этот цвет заслуживает особого рассмотрения, так как в русском быту прошлого века он имел нарицательный смысл. Поначалу ничто не предвещало ему необычной судьбы, и при желании во многих произведениях русской литературы первой половины XIX столетия можно найти упоминание о гороховом - серо- или грязно-желтом цвете .
Однако после публикации повести Пушкина «История села Горюхина» фразеологизм «гороховое пальто», или «гороховая шинель», приобрел иносказательный смысл - знак причастности к сыскному отделению. «"Знаешь ли, кто это был? - сказал один другому: - Это Б., сочинитель".- "Сочинитель!" - воскликнул я невольно,- и, оставя журнал недочитанным и чашку недопитою, побежал расплачиваться и, не дождавшись сдачи, выбежал на улицу. Смотря во все стороны, увидел я издали гороховую шинель и пустился за нею по Невскому проспекту - только что не бегом» .
Дело в том, что читатели узнали в господине Б. Фаддея Булгарина, пользовавшегося дурной репутацией в либерально настроенных салонах и кружках. Такое толкование подтверждается дальнейшим использованием образного словосочетания в произведениях русских писателей. М. Е. Салтыков-Щедрин прибег к этому выражению в повести «Современная идиллия»: «Был уже одиннадцатый час утра, когда мы вышли для осмотра Корчевы. И с первого шага нас ожидал сюрприз: кроме нас и еще путешественник в Корчеве сыскался. Щеголь в гороховом пальто, в цилиндре - ходит по площади и тросточкой помахивает».
Скрытый смысл выражения содержится в авторском примечании: «Гороховое паль¬то - род мундира, который, по слухам, одно время был присвоен собирателям статистики». Столь неожиданный для современного читателя намек - «собирателям статистики» - объясняется просто. С 1822 года в Петербурге издавался «Северный архив. Журнал древностей и новостей по части истории, статистики, путешествий, правоведения и нравов».
Издателями этого журнала были уже упоминавшийся Ф. Булгарин и Н. Греч, пользовавшийся такой же сомнительной репутацией. В следующей главе своей повести Салтыков-Щедрин еще откровеннее говорит о роде занятий господ в гороховых пальто: «Опять почувствовали мы знакомое дуновение, и опять мимо нас промелькнула гороховая масса, увенчанная цилиндром; промелькнула и растаяла.
- Спектр! - воскликнул Глумов. - Но спектр спасительный, господа! Он посылается нам для того, чтобы мы знали, что можно и что нельзя».
Тема «горохового пальто» как своеобразной униформы для людей вполне определенной профессии получила развитие и в советской литературе. В этой связи интересно описание «спектра» другой эпохи в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «Когда, неся под мышкой щетку и рапиру, спутники проходили подворотню, Маргарита заметила томящегося в ней человека в кепке и высоких сапогах... Второго, до удивительности похожего на первого, человека встретили у шестого подъезда... Третий, точная копия второго, а стало быть, и первого, дежурил на площадке третьего этажа. Он курил крепкие папиросы».
Булгаковский роман перекликается и с другими произведениями Салтыкова-Щедрина. Председатель Зрелищной комиссии после представления в варьете описан так, что невольно напоминает градоначальника под номером восемь - Брудастого - из «Истории одного города». У Салтыкова-Щедрина читаем: «...градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова» («Органчик»).
Булгаков пишет так: «За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы».
Кепка, высокие сапоги и крепкие папиросы - трансформировавшиеся во времени гороховое пальто и цилиндр, а костюм с галстуком, обозначающие должность, сменили вицмундир бюрократа предшествующего столетия.

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Цвет «Бедро испуганной нимфы»

Фраза является переводом французского cuisse de nymphe effrayée, откуда и была заимствована. Эта расцветка была популярна во Франции в конце XVIII века. Существуют оттенки данного цвета - cuisse de nymphe effrayée (бедро испуганной нимфы) и cuisse de nymphe émue (бедро взволнованной нимфы).

Этот необычный цвет восходит к XVIII столетию, когда бытовали названия вроде «нимфы во время зари» - этим цветом был окрашен Останкинский дворец графа Шереметева. В ХIХ веке много иронизировали по поводу названий оттенков цвета в предыдущем столетии. В 1844 году в печати появилась статья о названиях цветов, в которой упоминались такие, как «цвет новоприбывших особ» или «цвет потупленных глаз» .
Античные мотивы в искусстве XVIII века - а тема нимфы относится именно к ним- не были случайностью. В России того времени сюжеты греческой и римской мифологии использовались при устройстве маскарадов и других театрализованных представлений. Известно, что на одном из маскарадов императрица Екатерина II была в греческом костюме, и по этому поводу ей была преподнесена ода . В бытовой культуре XVIII столетия увлечение античностью носило своеобразный характер. Никакого сходства с античными статуями, которых уже было довольно много в дворцах и парках, тогда не добивались, не отказывались от пудреных париков и платьев на китовом усе. Уподобление античным героям выражалось лишь в отдельных деталях - перья прикалывались на прическу согласно живописным композициям на античные темы, созданные художниками более позднего времени. На плечи накидывали коротенький плащ, который не скрывал роскошного шитья на парадных платьях и символизировал римскую тогу, и т.д. Другое дело названия цветов, тканей и фасонов причесок и платьев - в этих случаях угадать источник вдохновения совсем не трудно.
Цвет «бедра испуганной нимфы» мы находим и в ХIХ веке. Цвет cuisse de nymphe émue встречается в одном издании 1829 года, и там же приводится его толкование: «неоспоримо розовый, называемый ляшкою тронутой нимфы» .
Упоминание этого цвета встречается в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» при описании гостей в салоне Анны Павловны Шерер: «Он был в темно-зеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayée, как он сам говорил, в чулках и башмаках». По-французски название этого цвета означает «бедро испуганной нимфы». Слово cuisse переводится и как «ляжка», и как «бедро». Разговорное и даже грубое в современном языке слово «ляжка» было весьма употребительным в XVIII - ХIХ веках.
Еще в павловскую эпоху отвороты и подкладка военных мундиров были самых неожиданных расцветок . Качество же ткани офицерского и солдатского обмундирования было различным, поэтому оттенки одного и того же красителя в готовой материи не совпадали. Неудивительно, что экстравагантный цвет подкладки мундира у офицеров носил название «ляшка испуганной нимфы», а у солдат - «ляшка испуганной Машки». В бытность свою военным Л.Н. Толстой мог знать о некогда существовавшем цвете, тем более что последнее упоминание о нем встречается в модном руководстве 1829 года. Князь Ипполит из романа «Война и мир» облачен в темно-зеленый фрак и розовые панталоны (роман начинается описанием событий 1805 года).
Вероятнее всего, многие оттенки цвета, содержащие в названии упоминание о нимфе, приближались к розовому. Упомянутый уже цвет «нимфы во время зари» Шереметевского дворца был установлен во время реставрационных работ С.С. Алексеевым и представлял собой золотисто-розовый, достигавшийся смешением кирпича с белой известкой .
Сохранилось любопытное описание сада купца Ганина, в котором были размещены копии античных статуй, выкрашенные в розовый цвет.
В.П. Бурнашев, публиковавшийся под псевдонимом Касьян Касьянов, оставил любопытное описание ганинского сада и собрал воедино различные забавные истории, связанные с ним. Одна из них произошла с императором Александром Павловичем в 1823 году. Проезжая вдоль Невы мимо знаменитого сада, император увидел на берегу вереницу голых людей, счел это крайне неприличным и послал к Ганину с требованием запретить подобные прогулки. Оказалось, что за прогуливавшихся мужчин и женщин император и его свита приняли алебастровые копии античных статуй, выкрашенные владельцем сада в светло-розовый цвет. Обер-полицмейстер Петербурга потребовал от незадачливого оригинала восстановить естественный цвет греческих и римских богов с помощью густой побелки .

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Цвета

 

«Наряд для спектакля и бала... рукав буф из белого крепа,

коротенький, приподнятый бантом Watteau.

Бант Watteau состоит из двух петель довольно длинных

и сцепленных в роде копья».

«Мода», 1856, № 7

 

Названия различных оттенков цвета, существовавшие в XIX веке, - это своеобразная история минувшего столетия. В ней отразились значительные события и забавные происшествия, литературные новинки и увлечение театром. Отчасти это можно сказать и о костюме, но природа цвета, восприятие его как некоего символа, восходящего к истокам цивилизации, более эмоциональна, воздействует сильнее, нежели форма, поэтому рассказ о цветовой гамме прошлого столетия заслуживает особого внимания. Нельзя не упомянуть и о том, что традиции, имеющие отношение к символике цвета, необычайно устойчивы, труднее разрушаются - ведь с цветом связывают благопожелания или дурные предзнаменования.
Если филологическое исследование прослеживает пути заимствования названий, характер изменений, которым подвергалось иноязычное слово, приживаясь на русской почве, то для нас важна эмоциональная окраска названия, тот круг образов и ассоциаций, которые возникали у русской публики при появлении модных цветов.
Для начала обратим внимание на характеристики цвета, которые существовали в России. Современному читателю покажется странным и, возможно, смешным, что кто-то был в театре в «хромом» платье. Но «хромой» по отношению к цвету всего-навсего значит, как сообщал «Московский телеграф», «двух цветов» . Выражение «под тень» означало вышивку или орнамент на одежде «в тон» или близкие по цвету. Ткани, которые можно было использовать с двух сторон, прежде всего пальто, манто, плащи или шали из них, называли «хамелеоном» или говорили о «хамелеоновом» цвете. Такое название вряд ли нуждается в пояснениях - ящерица-хамелеон меняет свой цвет в зависимости от среды обитания.
Примечательно, что появившиеся во второй половине века сборники советов о правильном выборе туалета избегали давать рекомендации относительно конкретных оттенков цвета - речь всегда шла только о гамме, которая, по мнению авторов, подходит тому или иному типу. Объяснение такой осторожности можно найти в одной из книг: «Вообще цвета сильно подвержены моде, почему мы не можем приводить здесь примеров; во всяком случае, советуем избегать так называемых модных цветов, которые часто через несколько недель носят все. Такие цвета очень непрактичны, потому что по ним всегда можно узнать год их изготовления» . Периодическая же печать откликалась на все нововведения. «Рыжеватый оттенок сырцового цвета называется камелопардовым. Камелопард, или камелеопард (girafe), присланный пашою Египетским в подарок королю Французскому, составляет теперь предмет дневных разговоров в Париже», - сообщал «Московский телеграф» . Несколько месяцев спустя этот цвет в том же журнале назывался «брюхо жирафа» .
Так как с цветом связывали выражение внутренних ощущений и настроений, то выработалась система символов, которой придерживались как при выборе ткани, так и при выборе цветущих растений. Одни цвета находили подходящими для людей зрелых, другие - для юных, еще не вступивших в свет. В одной из книг конца XIX века приводится перечень значений цветов: «Розовый цвет - любовь; ярко-красный - огонь и страсть; зеленый - надежда; голубой - вера; синий - верность; темно-серый - отчаяние» .
Из этого следовало, что красные цветы нельзя дарить барышне, а розовое платье юной особы может означать выражение согласия на предложение о браке и т. д. Некоторые цвета связывались с возрастом. В большей степени это относилось к воспитанницам некоторых закрытых учебных заведений. Обратимся к роману А. По¬горельского «Монастырка»: «Ах Маша! пиши ко мне; не забывай, что мы обещались вечно любить друг друга, когда еще были в кофейных! Сколько раз мы потом возобновляли это обещание и в голубых, и в белых!» Форменная одежда учениц Смольного института различалась по цвету в зависимости от класса, в котором училась воспитанница. Самые младшие носили платья кофейного цвета, подростки - голубого, а выпускницы - зеленого. На балах старшие девушки появлялись в белых платьях, вот почему героиня романа пишет: «кофейные, голубые и белые».
В каждой группе цветов - красных, серых, желтых или зеленых - есть десятки, а иногда и сотни оттенков. Их названия вряд ли можно собрать воедино даже в специальном издании. Казалось бы, вполне определенный черный цвет и тот имел особые оттенки.
Мы знаем, что предпочтение той или иной цветовой гамме отдается под влиянием моды. XIX век тоже имел свои предпочтения - от белого в начале столетия до самых невероятных сочетаний на его исходе. При этом нужно обратить внимание, что модные цвета в мужской и женской одежде не совпадали, исключение составляли лишь дополнения (цвет галстука или шарфа). В XVIII веке цветовое восприятие было иным и одежда мужчин и женщин не только совпадала по цветовой гамме, но часто шилась из одной и той же ткани. Можно сказать, что XIX век нашел нужным подчеркнуть различия между мужской и женской одеждой и выразить их в более изощренной форме, чем это делали в предыдущих столетиях.

@темы: Цвета, Кирсанова Р.М.

---

Цыганские песни

http://russkaroma.ru/table/tekstyi-tsyiganskih-pesen/

@темы: Цыгане, Песни

---

ПРОКЛЯТОЕ ПЛЕМЯ. Этнографический очерк быта цыган Тобольской губернии

ПРОКЛЯТОЕ ПЛЕМЯ. Этнографический очерк быта цыган Тобольской губернии.
Тобольские губернские ведомости. - 1879. - № 18
Пищу цыган составляет все, что они успевают выклянчить у местных обывателей Христа-ради, получить за ворожбу, пение и пляску и наконец стянуть, где представится к тому возможность. Сами для себя они приготовляют пищу редко, а горячего почти вовсе не едят. Коров и домашней птицы не держат, но зато собаками окружают себя в таком изобилии, что даже самый завзятый русский воришка задумается тайком проникнуть в их табор.
...даже не знают никаких ремесел, кроме разве коновальства, да ковки лошадей.
...без причисления к какому-либо сословию обывателей, цыганам иметь жительство в губернии не дозволяется. По причислении же своем крестьянам, они, получив земельные наделы, никогда сами ими не пользуются, а отдавая их в арендное содержание крестьянам, оплачивают тем лежащие на них подати и повинности, кроме лишь одной воинской, которой они всеми мерами стараются избегать.
...хотя же некоторые из них, вследствие невозможности - по суровости климата - вести кочевую жизнь круглый год - и обзавестись кой-какими избушками, проживая в них зиму артелями, - но с наступлением весны они снова бросают их, и избегая на месте своего жительства всех поводов к жалобам на свои проделки и плутни, всецело и нагло предаются им на стороне.
...Заключенный же под стражу, в случае явных улик преступления, - цыган не унывает, зная, что далее Сибири его не пошлют, а жить в Туринском или в Верхнеудинском округе для него, пришельца из далеких стран, не все ли равно? Дурни и простофили, его кормильцы, - везде найдутся.
Но - suum cuique, нельзя умолчать и о том, что на стороне цыган есть одно доброе качество, хотя и отрицательного свойства: между ними нет пьяниц. Вино, конечно, они пьют, - но пьют его весьма умеренно, и то только при известных случаях.
С наступлением весны и с появлением первого подножного корма, цыгане, покидая селения, ватагами выезжают на кочевку.
...Во время стоянки табором замужние цыганки и девицы, захватив с собой ребят, с утра и до вечера таскаются с ними по близ лежащим селениям, где выпрашивают милостыню, а где и подсматривая что-нибудь такое, что стянуть с собой было бы не дурно. При этом ни одна из них не отказывается попеть, поплясать, полечить больного, заговорить и отговорить что-нибудь, присушить кого-нибудь и т.п.
Пение цыган, сопровождаемое каким-то диким гиканьем и резким криком, - не приятно для слуха. Но бойкая и живая пляска их, выражение беззаветной удали и огненной страсти, не заключает в себе ничего непристойного и напоминает собой испанских гитан с их кастаньетами, только игра кастаньетами заменяется здесь прищелкиванием пальцами. Служащие аккомпанементом пению и пляске музыкальные инструменты - у цыган те же самые, как и у русских крестьян, т.е. балалайка, бандура, гармонья - иногда бубен. С русскими нотными пением и музыкою они, не зная грамоте, незнакомы вовсе, но на слух и голос поют очень стройно и приятно, лучше гораздо крестьян. Пляшут же одновременно не более двух лиц обоего пола, а чаще одна женщина, все же остальные, стоя в ожидании своей очереди вокруг нее, поют плясовые песни с прихлопыванием в такт ладошками. Потешая таким образом почтенную публику, хитрые баядерки не забывают и главного своего дела, своей специальной цели шатаний. Выделывая разные фокусы руками и ногами и увлекая таким образом внимание окружающих, они в то же время внимательно высматривают и подмечают все, что только может пригодиться на черный день, и затем, по возвращении в табор, сообщают своим отцам и мужьям о виденном и особенно для них нужном. Старшины семейств, собравшись в кружок у костра и обсудив полученные ими сведения, решают уже, кому на следующий день, куда и зачем идти. Вообще же, прикочевывая табором к какому-нибудь селению, цыгане стараются предварительно проникнуть в домашний быт его обитателей, узнать характеры, слабости, даже семейные отношения с тем, чтобы при гадании желающим сказать соответственное их положению и потребностям. Да и при самих гаданиях, они незаметно для гадающих, выпытывают у них сначала главные, необходимые для себя сведения, и потом уже говорят или предсказывают сообразно с дознанным. Но и при всем этом предсказания их, как предсказания дельфийского оракула, бывают большей частью двусмысленны, двусмысленны с той целью, чтобы, в случае если они не сбудутся, ворожея могла дать другой смысл и значения словам своим.
Гадания свои цыганки обыкновенно начинают так: берет у гадающего правую руку и, смотря внимательно на ладонь ее, говорит с расстановкою: ,,ручка твоя счастливая, талантливая, а только ты от доброго отца пошел (или, пошла), есть у тебя счастье, знают тебя добрые люди, любят начальники и господа, а видишь вот ты: злые люди по зависти нападают и налегают на тебя. Дай-ка какую-нибудь вещицу, я наговорю на ней дома!'' Затем цыганка, взяв поданную вещь или монету, продолжает: ,,а я вот тебе еще травочку такую дам, поворожу на ней, носи ее на кресте и будет тебе счастье и талан. Ну а что, не жаль тебе того, что дал мне? Ступай, счастье и талан будет у тебя в головах!'' И наконец, уходя с деньгами или вещью, цыганка заключает свои речи так: ,,Буйные ветры, унесите печать-тоску (такого-то) за сине море, за окиян!''
С такими же или подобными им речами производится и гадание на воде, на картах, при курении разных трав, при пускании на ветер и при сожигании на огне волос лиц, желающих узнать что-нибудь им неведомое. Гадают у цыган чаще всего крестьяне, их жены и дочери, купцы и приказчики их, а иногда и отставные нижние чины. Предметом гаданий обыкновенно бывают случаи из обыденной жизни их, как напр. разыщется ли покраденное, кто в том виноват, где покраденное спрятано, удастся или нет предпринятое дело, долго ли еще жить, какова будет эта жизнь, верен ли муж жене и наоборот - жена мужу, а также любовник любовнице - и обратно, когда будет такая-то свадьба и т.п.
(продолжение будет)
К. Голодников
ПРОКЛЯТОЕ ПЛЕМЯ. Этнографический очерк быта цыган Тобольской губернии. (продолжение)
Тобольские губернские ведомости. - 1879. - № 20
Врачевание цыганами разного рода людских и скотских болезней почти никогда пользы не приносит. Здесь они, как и в ворожбе, одинаково представляются наглыми шарлатанами. Лечение внутренних, особенно психических, болезней производится обыкновенно наговорами на воду и на уголь со вспрыскаванием больного в расплох изо рта, в болезнях же, так называемых, урочливых - с бесцеремонным плеванием в глаза больного. Наружные болезни, как то разные нарывы и язвы прижигают раскаленным железом или трутом, а иногда и просто выкусывают их зубами, простудные же опухоли и вереда очерчивают скуловою костью свиньи, или в редких случаях, как драгоценным лекарством, - громовою стрелою (находимыми не редко в Сибири обломками орудий каменного века). В большом употреблении бывает также сулема, мышьяк, киноварь, разные травы и коренья с крепкими настоями их на воде и на вине. Ни одно из таковых лекарств не дается больному без предварительного нашептывания над ним таинственных заклинаний и наговоров. Но заклинания эти произносятся знахарем столь тихо, что слышать их не только свидетели лечения, но и сам больной - не могут. Знахарь же, со своей стороны содержать их в глубочайшей тайне, которую он может передать другому не ранее, как только перед своею смертию, в противном же случае лекарство его должно лишиться своей силы.
В собственных своих болезнях цыгане прибегают к самым простым средствам: зубную боль окуривают дурманом, трут зубы конскими удилами и иногда кладут за щеки листовой табак. От лихорадки пьют настой из вина с нашатырем, от головной боли нюхают траву ,,ветрянку'', в болезни триппера пьют мелко источенный хрусталь в воде или в вине и в болях живота правят его руками, густо натертыми мылом, а иногда и ставят на него горшки. Скот же, по даче ему изготовленного также с разными наговорами снадобья, секут кнутом или бьют палкою для возбуждения этим в организме его усиленного кровообращения.
Для не согласных супругов у всякой цыганки существует особая специальная ворожба, сопровождаемая самым наглым обманом. Так, например, гадая мужу, в видах присушить к нему не любящую его жену, цыганка по нескольку дней сряду ходить к вену на дом, нашоптывает и наговаривает на какую-нибудь часть его одежды и потом советует ему придти с нею в табор, так чтобы никто не видал того. Здесь, приказав положить платье в круг, очерченный на земле медвежьим салом, сажает его верьхом на палку и заставляет бегать на ней вокруг табора. При этом платье, оставленное на земле, исчезает бесследно. Жене же, которую не любит муж, советует вечером, когда все улягутся в деревне спать, отнести в какое-нибудь уединенное место лучшую свою рубашку или даже подвенечное платье и, положа его на землю, сказать три раза ,,Муже мой, муже! Люби меня дюже!'' Разумеется, что и эти вещи исчезают, как по щучьему веленью.
Приходя в дом какого-нибудь зажиточного крестьянина и заметив молодую сноху, цыганка старается завести с нею интимный разговор, и затем, заметив неприязненные отношения к ней домашних, говорить ей:
,,не доброе житье твое, голубушка! Надо бы поправить дело, хочешь, наговорю?'' И голубушка, при виде такого теплого участия, обращается тайком к ней с просьбой - помочь горю. Недавно одной молодой женщине цыганка в подобном случай посоветовала дать ей в табор, для наговора, мужнины рубаху и поддевку. Рубаха и поддевка, конечно были даны простушкой, - но увы! домой к ней уже не возвратились.
Но более всего цыганки выручают деньгами и подарками за присушивание к молодым холостякам, а иногда и к старикам, возлюбленных ими красавиц, для чего собственно знахарки и хранят при себе лягушьи половые косточки, называемые ими ,,крючком и петелькой''. Чрез посредство этих талисманов они вызываются когда угодно друг к другу присушить или друг с другом разлучить. Эти ,,крючок и петелька'', уступаются знахарками гадающим в редких только случа[ча]ях и то неиначе, как по усиленным просьбам и за хорошие деньги. В виду столь непостижимой наглости цыган естественно представляется вопрос: каким же образом, после всего вышесказанного, еще находятся люди, в них верующие? Ответ прост: верят им только простолюдины, темные люди, верующие во все для них сверх-естественное, неудобопонятное, с распространением же в народе грамотности это зло исчезает конечно само собою. Кроме того из множества случаев гаданий - некоторые случайным образом и сбываются, - и вот это уже и бросается в глаза гадающим. ,,Вот это, значит, заподлинная цыганка, маракует дело, как следовает!'' говорят они. Наконец цыганки настолько хитри в находчивы, что даже в случаях и не сбывшихся своих предсказаний, они всегда найдут возможность как-нибудь вывернуться и иногда так даже, что простолюдин сам же признает в том* вину* за собою.
(продолжение будет)
К. Голодников
ПРОКЛЯТОЕ ПЛЕМЯ. Этнографический очерк быта цыган Тобольской губернии. (продолжение)
Тобольские губернские ведомости. - 1879. - № 23
Престарелые и немощные цыгане и цыганки на подобные промыслы не ходят, а оставаясь дома, смотрят за домашним хозяйством, т.е. шатрами, скотом и малолетними ребятишками, пожилые же, но еще здоровые мужчины, разъезжая с утра до ночи по ближайшим к стану своему селениям, высматривают охотников на куплю, продажу и мену лошадей и при этом незаметным образом выведав, кто в чем нуждается и нет ли у кого заболевшего скота, цыгане в тот день, или на другой, смотря по обстоятельствам, приступают лично или через подручных своих, к продаже или мене лошадей, стараясь дело делать публично, а всего чаще в кабаке, или около него, подстрекая и заманивая крестьян под разными предлогами на выпивку. При этом, хвастая познаниями в ветеринарии и побрякивая коновальскими инструментами вызываются, кто лечить, кто холостить лошадей.
Образ действий цыган на городских ярмарках и базарах, почти тот же самый. Вообще надобно сказать что кроме купли, мены и продажи лошадей, да еще лечения скота, мужчины, как упомянуто и выше, ничем другим не занимаются, правильной торговли не ведут и честной промышленности избегают. Всецело предаваясь плутням и мошенничеству, они и детей своих с малолетства приучают к тому же, поощряя ласками и подарками наиболее ловких и наделяя пинками и щелчками неповоротливых.
Так как все почти цыганское богатство заключается в лошадях, то каждый взрослый цыган обязан знать досконально не только все достоинства и недостатки их, но и уметь, где нужно, расхвалить своего и опорочить чужого коня, помнить, где какие существуют ярмарки и вообще, уметь с пользой для себя обделать хорошее делишко.
При мене и продаже лошадей семья цыгана не редко старается как будто удержать его от этого, ребята первые поднимают крик и вой, заверяя всех и каждого, что это лошадь доморощенная, отличная, что им больно расстаться с нею... цыган-отец останавливается, раздумывает.... но вдруг, как будто с отчаянием, бьет по рукам и со словами: ,,эхма, была - не была!'' заканчивает дело, - конечно не без барыша для себя. Вымененными, купленными и уворованными лошадьми цыгане снабжают обыкновенно не опытным и доверчивых крестьян, подсовывая нередко не грамотным из них фальшивые росписки. А как у цыгана не бывает почти ни одной лошади, в законном приобретении которой нельзя было бы не усумниться, то по этой причине эти пройдохи одних и тех же лошадей у себя долго и не держат, стараясь по возможности скорее продать или обменять их на других, а этих - на третьих и т д. При таких изворотах цыгане, пользуясь барышами, во-первых устраняют всякую возможность захватить в руках их покраденную лошадь, а во-вторых, обменяв своего воровского коня на крестьянского не краденого и успев этого последнего также продать или обменять в другие, но только не цыганские руки, - они в случае розыска первой лошади у лица, которому она была сбыта в обмен другой, за сбытом этой последней в другие или даже третьи руки, - они постоянным запирательством своим устранять от себя всякую ответственность не только за кражу, но даже и за приобретение ее зазнамо краденой. Таким образом ловкие плуты остаются всегда в барышах, взятых в начале дела, - ибо вымененная или покраденная лошадь всегда отбирается настоящим хозяином ее не из их рук и как взятая ими в обмен ее новая лошадь сбыта ими уже в другие руки, - по этой причине деньги у них же и остаются, а в накладе выходит только то лицо, у которого найдена и отобрана покраденная лошадь. Возникающие же в подобных случаях следственные дела, за неимением доказательств и улик, - всегда почти кончаются ничем.
,,Ты - вор! скажет, бывало, цыгану обокраденный бедняга мужичок.
,,А ты уличил меня? отвечает тот с наглою улыбкою, - и тем дело кончается.
Вообще покупка лошадей у цыган считается крайне рискованною. Такие лошади, если в редких случаях, и не принадлежат к числу краденых, то уж, наверное, имеют в себе какой-нибудь порок: или очень стары, или с норовом, или же страдают какою-нибудь болезнью. Если лошадь стара, - цыган подпилит ей зубы, подделает в них колодец и нажжет в них чернядь, как это бывает у молодей. Больную, исхудалую и ленивую лошадь - сделает сытою и горячей: стоит только надуть ей дудкою в задний проход достаточное количество внешнего воздуха, или напоить ее отваром из трапы ,,конотоп'', или же наконец, просто - отхлестать ее кнутом, сделать гвоздем или шилом незаметные под хвостом или в ушах наколы, - и лошадь вдруг заржет, заскребет ногами, и никого к себе не допустит. Мало этого, встречаются даже такие случаи, что цыган, имея крайнюю нужду в деньгах, но не сходясь с покупателем в цене, решается наконец продать лошадь с действительным убытком для себя, но да не подумают, что этот убыток так-таки и останется для него убытком. Нет, прошедший сквозь огнь и воду плут такого горя не перенес бы, и в следствие этого он пускается на такие проделки: перед самою передачей лошади покупателю набьет ей незаметным образом в ноз[д]ри - как можно далее и глубже - шерсти или волос и вот - через день, через два у копя делается мнимый сап, или же забьет ему где-нибудь под копытом занозу или гвоздь и вот новый хозяин захромавшей лошади бегает по соседям в горе от своей покупки. Тут как бы случайно подвертывается продавец-цыган, начинаются с одной стороны укоры и брань, а с другой божба и клятвы, и в конце концов разобиженный потомок фараонов, чтобы закончить безобидно для обеих сторон дело, предлагает взять к себе обратно лошадь, с небольшой лишь уступкою против взятой им самим цены, или же вызывается в какие-нибудь сутки вылечить ее, и конечно в обоих случаях не остается в убытке. В первом случае, уводя к себе обратно лошадь, он выигрывает уже несколько рублей в уступке, а в последнем выняв незаметно из ноздрей захворавшей лошади разный хлам, он тем вылечивает ее - и за этот труд получает опять таки приличное вознаграждение.
Предаваясь всецело воровству, плутовству и мошенничеству в разных видах их, цыгане обладают и некоторою дозою находчивости, примером тому могут служить следующие случаи:
У окружного казначея г. Т., страстного любителя лошадей, был в числе прочих вороной жеребец лет четырех. Лошадь была во всех отношениях хорошая, много являлось на нее покупателей, но старик казна чей и не думал расставаться с ней, подыскивая еще другую, парную, для дышловой упряжки. Вот на рассвете одного осеннего утра является к нему не знакомый цыган и предлагает купить у себя молодого вороного жеребца. Казначей, обрадовавшись такому неожиданному случаю, вышел на двор и приказав подвести к себе лошадь, тщательно осмотрел у нее и зубы и ноги и все прочее, лошадь оказалась, сверх ожидания, безупречною, и цыган, против обыкновения не только не рассыпался в похвалах ей, но даже, без всякого требования, вызвался предъявить росписку на нее, засвидетельствованную в каком-то волостном правлении.
Желая затем узнать: подойдет ли новая лошадь под масть и рост к его любимому вороному жеребцу, казначей велел позвать к себе кучера, но как его, по справкам, дома не оказалось, то он и поручил тому ж цыгану, взяв в кухне ключ от конюшни подвести ко крыльцу в ряд обеих лошадей. Цыган духом исполнил это приказание, лошади оказались такою завидною парочкой, что любо-дорого было посмотреть на них. Стали рядиться о цене и сошлись наконец на 65 рублях. Казначей, отсчитав деньги цыгану и приказав ему отвести обеих лошадей в конюшню, пошел поделиться своими восторгами с женой.
Прошло часа два. Возвращается кучер домой, и хотя был уж на веселе, однако отправляется, по обыкновению, чистить лошадей. Смотрит, что же? В числе бывших на стойлах пяти лошадей не оказывается гнедого жеребца, а вместо него стоит чей-то чужой вороной конь. Кучер, думая, что уж не мерещится ли ему, протирает глаза... но нет, дело ясно, как на ладони. Решившись докончить свою работу, он лишь только начал чистить новокупленного коня, глядит: а на скребнице, да на щетке не то сажа, не то вакса, повел он рукою по спине коня и ладонь оказалась у него грязною, как у трубочиста. По дальнейшему затем осмотру открылось, что лошадь была перекрашена в чорный цвет из гнедого казначейского же жеребца.
Поднялась конечно в доме, суета, бросились искать по городу продавца-цыгана, но его уж и след простыл. Дело же было сделано так: кучер казначея на кануне покупки лошади, сойдись вечером с каким-то цыганом в кабаке, разболтался с ним, потом оба вместе выпили, за тем выпили еще и еще и под конец так кутнули, что первый, растянувшись под лавкою, тут же и заснул. Цыганъ же, дождавшись ночи, вытащил у него из кармана ключ от казначейской конюшни, пошол и выкрал из нее гнедого жеребца и окрасив его дома в чорную краску, продал утром его же хозяину. Сделать это было тем более легко, что обе лошади были почти одинаковых лет и роста. Росписка же, разумеется, была фальшивая, приготовленная заблаговременно.
(продолжение будет)
К. Голодников
ПРОКЛЯТОЕ ПЛЕМЯ. Этнографический очерк быта цыган Тобольской губернии. (окончание)
Тобольские губернские ведомости. - 1879. - № 34
У цыган, как и у русского простонародья, существуют разные поверья и приметы. Например, понедельник - день тяжелый, никакого дела предпринимать нельзя, встретилась баба с порожними ведрами или поп - худой признак: начатое дело добром не кончится, пегую кобылу выменяли - изъян будет, отнимут.
Государственные подати и общественные повинности цыгане отбывают исправно, но отнюдь не из убеждения в необходимости и законности этого дела, а просто по расчету:
чтобы иметь полную свободу шляться по губернии и жить насчет простодушных сибиряков, им нужно иметь законные паспорты, а чтобы получить эти паспорты на месте причисления - нужно уплатить государственные подати и отбыть, хотя бы то и наймом, общественные повинности. Таким образом одна только необходимость и побуждает их в этом случае - быть исправными плательщиками.
Песни, существующие у цыган Toбольской губернии, можно разделить на четыре разряда:
1. Песни, сложенные самими цыганами на цыганском языке.
2. Песни русские, сложенные ими же на русском языке.
3. Песни смешанные, на цыганско-русском языке.
4. Песни русские, сложенные русскими.
Многие из этих песен поются большею частию целым табором, при самых веселых и оживленных жестах. Вот несколько образчиков их.
(Далее тексты с цыганскими словами даны в побуквенной транслитерации, где Ь = "ять", I I обозначает нечитаемую букву: Н или П. - В.Шаповал.)
Тама лЬсомъ шолъ, // Я лЬсомъ шолъ,
Тама боромъ шолъ, // Я боромъ шолъ,
Тама киндэимъ, // Я промокъ,
Тама мразieмъ, // Я замерзъ,
Тама трындау, тама на хаешъ - // Я три дня не Ьлъ.
Мы крЬпогница, мы бэмпосамасъ, // Я на кончикЬ сидЬлъ,
Мы брадомица, мы дулисъ кирдэшъ // Большую думушку думалъ.
I Iадзылиномь мэкай тэмро шело тэлароу? // Не знаю, куда дЬть свою головушку?
Прогаэмъ мэ дурадаръ, // И вотъ пошолъ я далЬе,
Довыла половшара паргина тримматрицы, // Вижу за лЬсомъ бЬлЬютъ шатры,
Загаэмъ жэ мы эда крайнэко эты матрица, // Зашол я в крайнiй шатеръ,
Тэбошминцы тэрпо, чай рэ разраныбары // Сидитъ тутъ молодая дЬвица, раскрасавица
,,Тэпру отоманъ тэрны чаурызъ!'' // ,,Прими ты меня молодаго!"
- ,,Тэрямбы мангы тэ прЬлау // - ,,Рада бы тебя принять я,
Мэдорова эаредярдыръ: // Да боюсь соседей:
Манзу пошэна!'' // Заругаютъ!"
Ваш тумынга романы, // Ай, руби, руби изъ корня,
Ваш тумынга гэманы, // ДЬлай доски тонкiя,
Ай нихой манга гаяры, // ДЬлай гусли звонкiя,
Ай нихой манга набары! // Звонкiя да громкiя!
Ай люли, ай люли, ай люли! // Ай люли, ай люли, ай люли!
Сидел Ваня на диване,
Пунш последний допивал,
И завидя дно в стакане,
,,Прощай душенькa!'' сказал.
Пить уж больше я не стану,
Все стаканы разобью,
Что останется в кармане,
Все с друзьями разделю!
Плясовые.
Сперва составляется круг и для возбуждения живости движений слышится что-то в роде прелюдии: три - ра - ра, три - pa - ра, три - pa - ра, том - том, ай, вай, гай! Вай - ли, брр - а - а - во, причем все аплодируют в такт задуманной пляски. Затем все, кроме пляшущей, начинают петь, пляшущая же по временам только вскрикивает хап - ша! или - степъ - та, или бра - а - во!
Ой косари вы косари,
Зачем рано начали?
Тара - ри том - том,
Тара - ри том - том.
Зачем рано начали,
Что вчера мы проспали.
Тара - ри том - том.
Покосили, погребли,
Да и спать все полегли.
Трара - ри том - том,
Трара - ри том - том.
Пляшущая кричит: ,,асс!'' и делает жест, как бы указывающий в поле.
Цыган в поле лежал,
Ночью коней украл,
Добрых коней украл,
Их к телеге привязал
Тарари том - том,
Тарари том - том!
Их к телеге привязал
Сам по колку побежал. 2.
На базаре поменял
И никто того не знал.
Хор кричит: брр-а-а-во!
Тарари, том, том.
Ой косари вы косари,
Разлюбезные мои!
Мужичок пашню пахал,
Перстень милой потерял,
Перстенечек потерял
И всю ноченьку не спал.
Хопъ - ша - а!
Цыган ночью не спал,
Пару коней украл,
Их к березе привязал,
И в шагерь сам прибежал.
Саш - ка - а!
Тарари том том,
Тарари том том.
Вдруг наехал старшина,
Стал опрашивать цыган.
,,Вы цыгане, господа,
Не видали ли коня?''
- ,,О наш добрый старшина!
Не видали ли мы коня.
Если в поле он гулял,
Так прохожий и украл.''
Ba --- ли - и!
Осерчал тут старшина,
И прикрикнул на цыган,
А цыгане в голос все.
,,Мы не только что коня,
И тебя-то, старшина,
Видим только что впервой!
И клянемся: из шатра
Во всю ночку ни ногой
Нe ходили никуда
Вот те правая рука!
А коли ни веришь ей
Убирайся поскорей!"
Бр - а - а - во!
Далее проводится сравнение цыганской жизни с крестьянскою и, разумеется, предпочтение отдастся первой. Слова, к сожалению, нам не известны.
Руби яблок с корня,
Делай доски тонки,
Делай доски тонки:
Будут гусли звонки.
Ай люли, ай люди,
Ай люлюшеньки мои!
На моем-то на милом
Шаровары плисовыя,
Шаровары плисопыя,
Шапка бархатная.
Ай люди и проч.
Поломиръ ято рухало,
Дахэръ ято сырмындэ,
3aболЬла голова
За мать, за отца.
Дро Тобольскэ форы - сыръ,
Тхо дэлэсъ.
До Тобольска повезли,
Поставили въ мЬру.
Обчинлы сэскры былорэ,
Остригли курчавые волосы,
Павэлла мры тэрны,
Плачетъ бедная жена.
,,I Iаджа полорэмъ но наджяло!''
,,Знала бъ, не пошла я замужъ!"
,,Джинджалю мры додэста,
,,Какъ жила я у отца
Дума думушку исшибаетъ.
ГдЬ мой миленькiй гуляетъ?
Брала дЬвка два ведерка,
Пошла тэрны за водой.
УвидЬла тамъ милова
I Iодэрска мыры, любезный,
Ты постой-ка, дорогой!
Ратъ маттэ тэръ тынграо
Чардэ наста конь дикiй.
СвЬтилъ мЬсяц до темной зари
Бя бахъ торродэль
Лятэтъ сине море,
Море всколыхалось
Ча воро тасады я,
Лэски риперура.
Памо брэги двЬэрэль,
Рыбильвэль мангаль.
Вы закиньте, рыболовы, невода
Поищите сына, казака,
Я за это заплачу
Четыре червонца.
На него лишь погляжу
Соза бахмиръ я доля,
Очампанъ наприлэнъ
И осмолодкэ кры традэнъ
Соза бахширъ я доля.
Иминдара люди знаютъ,
Виномъ угощаютъ,
Миндаръ бувь у господара,
Низко поклонился,
Низко поклонился
Гулять въ поле отпросился.
Из собственно русских песен и романсов цыгане поют ,,Выйду я на реченьку'', ,,По улице мостовой'', ,,Вот на пути село большое'', ,,Под вечер осенью ненастной'', ,,Проснется день" и другие, не редко изменяя на свой лад слова и мотивы их.
Слова и выражения цыганского языка.
Дэвэль Богъ.
Кханкаръ, кангера церковь.
Лыджи подать.
Кучъ ( хорошiй человЬкъ.
Накучъ ( не хорошiй человЬкъ.
Бэкиндэшь продать.
Дадъ отецъ.
...................................
Чэръ воръ.
Нары кирниги ничего не говори.
Абудъ много.
Мататы молиться.
Кралинъ императоръ.
Рансой священникъ.
Тутъ молоко.
Яры яица.
Гаце крестьянинъ.
Mонy, годю человЬкъ.
Лавэ деньги.
Лэйварды писарь.
Каэласо играй.
Мига рыба.
Пирали aмбаръ.
Букла бочка.
Гуруфъ быкъ.
Балиго боровъ.
Брода борода.
Бала волосы.
Фара городъ.
Якъ глазъ.
Cапa гужи.
Грингель горохъ.
Кошта дрова.
Mакло деготъ.
Дронь дорога.
Бэнкъ дьяволъ.
Чаво женихъ.
Чадo живой.
Систиръ желЬзо.
Червокъ звЬзда.
Пху земля.
Данды зубы.
Ярми капуста.
Баро камень.
Гапико колодезь.
Коваль кузнецъ.
Ихагеръ ломать.
Манути люди.
Выстъ ладонь.
Чефъ овесъ.
Баръ огородъ.
Урда повозка.
Валъ рука.
Бай рукавъ.
Мардъ рубль.
Окхышь солнце.

@темы: Быт, Цыгане, Очерк

---

Цыганские пословицы и поговорки, посвящённые гадже

Гаджо? или гаджё (мн. ч. «гадже?») - в цыганской философии обозначение человека, не имеющего романипэ. Таким может быть даже этнический цыган, воспитанный вне рамок цыганской культуры, не имеющий цыганских качеств и не стремящийся принадлежать к цыганскому сообществу. Но всё-таки обычно «гаджо» практически означает «нецыган». Само слово происходит от индийского слова «гавджа» - «деревенский житель» (предки цыган, как и цыгане, были артистами и ремесленниками) и является однокоренным к цыганскому слову «гав» (деревня).
Вавир племё манушэнге кэ рома дела нанэ.
Другого племени людям до цыган дела нет.
Налачэ ромэс сарэ заметинэна, лачэс никон не заметинэна.
Плохого цыгана все заметят, хорошего цыгана никто не заметит.
Кон адасаво ром? Ёв мануш сыр сарэ мануша.
Кто такой цыган? Человек как все люди.
Тут гадже представлены словами «все люди»
Налачэ мануша пхэндлэ, со рома джювалэ; лачэ мануша пхэндлэ со амэ соловьи.
Плохие люди сказали, что цыгане вшивые; хорошие люди сказали, что мы соловьи.
На косинэс бангэс пэ ромэстэ, и ёв пэ тутэ прямо подыкхэла.
Не гляди на цыгана косо, и он на тебя прямо посмотрит.
Кон мангэ на патяла, одолэс обхухавава; кон мангэ патяла, последнёнэса угостинава.
Кто мне не верит, того обману; кто мне верит, последним угощу.
Кон ромэскэ допатяла, одолэс ром крэпкос уважинэла.
Кто цыгану доверяет, того цыган крепко уважает.
Сарэ мануша дэ таборо явэна, романо законо припхэнэла сарэ лэн тэ прилэс.
Всякие люди в табор приходят, цыганский закон велит всех их принять.
Романы яг сарэнгэ бикхэрэнгиро свэтинэла.
Цыганский костёр всем бездомным светит.
Кажнонэ народостэ пэскиро обличьё, пэскиро обычаё.
У каждого народа своё обличье, свой обычай.
Сарэ манушэндэ кокалэ парнэ, рат лолы.
У всех людей кости белые, кровь красная.

@темы: Цыгане

---

Цыганские пословицы и поговорки, посвящённые романипэ

Романипэ? (другие возможные формы: романипэ?н, романыпэ?, романыпэ?н, ромипэ?н, рома?имос, рум.-цыг. Romanipen, Romaniya) - термин цыганской философии, условно переводимый как «цыганский дух», «цыганская культура». На самом деле, значение этого слова шире. Романипэ - это совокупность цыганского духа, цыганской сущности, цыганского закона, осознавания принадлежности к цыганскому обществу, набора цыганских качеств характера и т. п.
Без соответствия, соблюдения и наличия романипэ этнический цыган не может быть признан цыганом.
Бар зорало, а ромэнгиро ило зоралэдыр.
Камень крепок, а цыганское сердце крепче.
Конэстэ рат шылало, одова нанэ ром.
У кого кровь холодная, тот не цыган.
Конэстэ екх жыла, а ромэстэ дуй.
У кого одна жила, а у цыгана две.
Ром на сбандёла, подыкхэла, сыр вавир джювэна.
Цыган не окривеет (от зависти), посмотрев, как другие живут.
Сыр на накхарпэ, манушэса ячпэ.
Как ни называйся, человеком оставайся.
Романы яг сарэнгэ свэтинэла.
Цыганский костёр всем светит.
Закон гостеприимства свят для цыгана.
Ромэстэ пэскирэ кругом пэ свэто.
У цыган родня кругом на свете.
Дэ сави строна на гэя, везде пэскири семья латхья.
В какую страну ни пришёл, везде свою семью нашёл.
Ромэстэ шэл чиба, а корнё екх.
У цыган языков сто, а корень один.
Различия между цыганами - не повод забывать о родстве.
Кицы рома, адакицы обычае.
Сколько цыган, столько обычаев.
Со амарэ ромэндэ, со чюжонэндэ - рат екх цвэто.
Что у наших цыган, что у чужих - кровь одного цвета.

@темы: Цыгане

---

Цыганские имена

В современной культуре цыган сохранилось наследие индийских предков. Это собственно и проявляется как в языке цыган так и цыганских именах, так и в культуре цыган, сохраняющей ряд установлений, восходящих к индийскому периоду. Так же, как и у индийцев, у цыган осквернение, с одной стороны, связано с ритуальными и гигиеническими представлениями, а с другой - выступает в виде социальной санкции, при нарушении некоторых важных норм цыганской жизни.

 

Цыганские женские имена в современной интерпретации имеют много источников происхождения. Одним из них является частичное заимствование из индийской традиции и языков. Поэтому среди цыганских инен нередко мы можем найти сокращенные формы других иностранных имен среди которых могут быть:мусульманские имена (Amber, Ali, Mohammed...), арамейские (Bartholomew, Martha, Thomas...), английские (Brian, Dylan, Kermit, Tara...), французские (Alison, Bruce, Olivia...), немецкие (Charles, Leonard, Richard, William...), греческие ( Angel, Christopher, George, Selina...), ивритские (Adam, David, John, Michelle...), итальянские (Bianca, Donna, Mia...), латинские (Cordelia, Diana, Patrick, Victoria...), скандинавские (Brenda, Dustin, Eric...), персидские (Esther, Jasmine, Roxanne...), из санскрита - древнего литературного языка имена Индии (Beryl, Opal, Uma...) славянские (Boris, Nadia, Vera...), испанские (Dolores, Linda, Rio...) и другие иностранные имена мира.

Цыганские имена женские

Баваль - "ветерок"

Бахт - "счастье"

Вита - "ива" (у немецких цыган)

Гили - "песенка"

Гита - "песня" (санскр.)

Годявир -"умница"

Гожы, Гожинька - "красавица"

Гюли - "роза" (у югославских цыган)

Зора - "заря"

Каце, Кхаца - "котёнок, кошечка"

Кхамали - "рыженькая"

Лачи - "славная"

Лила - "игра" (санскр.)

Лолы - "красная"

Лулуди - "цветок"

Мача, Муча - "котёнок, кошечка"

Папуша - "куколка"

Патрина - "картинка"

Рада, Радда, Радыма - "радость"

Раджи - "принцесса"

Ратри, Ратори - "ночка"

Ружа - "рыженькая"

Сарра - "утро" (у финских цыган)

Славутна - "славная, замечательная"

Фрайда, Фрейда - "радость" (у немецких цыган)

Чарген, Чергэн - "звезда"

Чирикли - "птичка"

Шанита, Шанта - "спокойная" (санскр.)

Шукар - "красавица"

Ягори - "огонёк"

 

Цыганские мужские имена в современной интерпретации, как упоминалось выше, имеют много источников происхождения. Одним из них является частичное заимствование из индийской традийии и языков. Поэтому среди цыганских, yaponskih имен мы можем часто найти сокращенные формы иностранных имен среди которых могут быть:мусульманские имена (Amber, Ali, Mohammed...), арамейские (Bartholomew, Martha, Thomas...), английские (Brian, Dylan, Kermit, Tara...), французские (Alison, Bruce, Olivia...), немецкие (Charles, Leonard, Richard, William...), греческие ( Angel, Christopher, George, Selina...), ивритские (Adam, David, John, Michelle...), итальянские (Bianca, Donna, Mia...), латинские (Cordelia, Diana, Patrick, Victoria...), скандинавские (Brenda, Dustin, Eric...), персидские (Esther, Jasmine, Roxanne...), из санскрита - древнего литературного языка имена Индии (Beryl, Opal, Uma...) славянские (Boris, Nadia, Vera...), испанские (Dolores, Linda, Rio...) и другие иностранные имена мира.

 

Цыганские имена мужские
Бар - "камень"

Баро - "важный, главный"

Бахтало - "удачливый, счастливый"

Бахти - "счастливец"

Годявир - "умный"

Гожо - "красавчик"

Гозело -"умный"

Гудло - "милый"

Зурало - "силач"

Ило, Илоро - "сердце, сердечко"

Кало - "чёрный, черныш"

Куч - "драгоценный"

Кхамало - "рыжий; солнечный"

Лачо - "славный"

Лоло - "красный"

Лошало, Лошано - "весёлый"

Ману, Мануш - "человек"

Руп, Рупа - «рубль» (любая целая денежная единица)

Сонакай - "золотце"

Цагар, Тагар, Тагари - "царь, король"

Чандер, Шандор - "месяц" (санскр.)

Чирикло - "соловей"

Шуко - "красивый"

 

@темы: Цыгане

---

Русско-цыганский словарь "Ю" и "Я"

юбка = труюны (труюня) (жен.)

я = мэ (ман) (мест.)
яблоко = пхабай (пхаба) (жен.)
яблоня = пхабалын (пхабалыня) (жен.)
ягоды = мура (мури) (жен.)
язвы = фуя (мн.)
язык = чиб (чиба) (жен.)
яичница (обычно с ветчиной) = дзэвэлы (дзэвэля) (жен.)
яйцо = яро (ярэ) (муж.)
яма = колбань (колбаня) (жен.)
яма, дыра, могила = хив (хива) (жен.)
ячмень = ґэрсто (муж.)
ячневая (крупа, каша) = ґэрсто (муж.)
ячневый = ґэрстытко (=) (прил.)
ящик = сэлтари (сэлтарья) (муж.)

@темы: Цыгане, Словарь

---

Русско-цыганский словарь "Щ"

щека = чям (чяма) (жен.)
щелкать = чёкинэс тэ (чёкиндём) (глаг. неп.)
щель = пхарадыпэн (пхарадыпэна) (муж.)
щепка = кхин (кхиня) (жен.)
щука = дандытко (дандытка) (муж.)

@темы: Цыгане, Словарь

---

Русско-цыганский словарь "Ш"

шалость = шкодымa (жен., муж., нет мн.)
шарф = мэнитко (мэнитка) (муж.)
шатер, палатка = шатра (шатры) (жен.)
швейный = сыибнытко (=) (прил.)
шевелиться = чилавэспэ тэ (чиладём) (глаг. неп.)
шейный = мэнитко (мэнитко) (прил.)
шелк = пхар (пхара) (муж.)
шелковый = пхарунытко (=) (прил.)
шест = баландин (баландиня) (жен.)
шестнадцать = дэшушов (числ.)
шестой = шовто (=) (числ. пор.)
шесть = шов (числ.)
шестьдесят = шовдэша (числ.)
шестьсот = шовшэл (числ.)
шея = мэн (мэня) (жен.)
шило = ярь (ярья) (жен.)
шире, более широкий = буґлэдыр (нар., прил.)
ширина, широта = буґлыпэн (буглыпэна) (муж.)
шириться, расширяться = буґлёс тэ (буґлыём) (глаг. неп.)
широкий = буґло (буґлы) (прил.)
широко = буглэс (нар.)
широкоплечий = буґлэпсикэнгиро (буґлэпсикэнгири) (прил.)
шить = сывэс тэ (сыдём) (глаг. пер.)
шитьё = сыибэн (сыибэна) (муж.)
шишка, желвак = шувлыпэн (шувлыпэна) (муж.)
шнур, провод, строка = дори (дорья) (жен.)
шуба, тулуп, мех = пустын (пустына) (муж.)
шуметь = дэс шоля (фраз.)
щедрый = барэилытко (=) (прил.)

@темы: Цыгане, Словарь

---

Русско-цыганский словарь "Ч"

чай = драб (драба) (муж.)
чалый = бразытко (=) (прил.)
час = кашт (кашта) (муж.)
часовой = стрэгари (стрэгарья) (муж.)
часть = котыр (котыра) (муж.)
часы = башадэ (муж., мн.)
часы = мардэ (мн.)
часы, перчатки = вастытка ( (мн.)
чахотка = шуки (жен., нет мн.) шукипэн (муж., нет мн.)
чашка = тахтай (тахтая) (муж.)
чашка, блюдо = чяро (чярэ) (муж.)
чванливый = пхутькирдо (пхутькирды) (прил.)
человеческий = манушано (манушаны) (прил.)
челюсть = жанда (жанды) (жен.)
чемодан = лада (лады) (жен.)
червь = кирмо (кирмэ) (муж.)
чернеть, темнеть = калёс тэ (калыём) (глаг. неп.)
чернозем = калэпхувитко (муж.)
черноземный = калэпхувитко (=) (прил.)
чернота, печаль, тоска = калыпэн (калыпэна) (муж.)
черный, смуглый = кало (калы) (прил.)
черт, бес, дьявол, нечистый = бэнг (бэнга) (муж.)
чертенок = бэнгоро (бэнгорэ) (муж.)
чёртов, чертовский = бэнглaно (бэнглaны) (прил.)
чертовка = бэнгланы (бэнгланя) (жен.)
чесать, почёсывать = ханджкирэс тэ (ханджкирдём) (глаг. пер.)
чесать, скрести = ґанэс тэ (ґандём) харувэс тэ (харудём) (глаг. пер.)
чесаться, зудеть = ханджос тэ (ханджиём) (глаг. неп.)
чесаться, скрестись = ґанэспэ тэ (ґандёмпэ) харувэспэ тэ (харудёмпэ) (глаг. неп.)
чеснок = парны пурум (жен.) сырь (сырья) (муж.)
чесотка = харуибэн (харуибэна) (муж.)
честолюбивый = лавоно (лавоны) (прил.)
честь, уважение, доверие = патыв (жен.)
четверо = штарджинэ (муж., мн.)
четыре = штар (числ.)
четырнадцать = дэшуштар (числ.)
число, число (грам.) = бутыпнаскиро (бутыпнаскирэ) (муж.)
числовой, количественный = бутыпнаскиро (бутыпнаскири) (прил.)
чистить = жужакирэс тэ (жужакирдём) (глаг. пер.)
чиститься = жужакирэспэ тэ (жужакирдёмпэ) (глаг. неп.)
чистота = жужыпэн (муж.)
чистый = жужо (жужы) (прил.)
читатель = гиныбнари (гиныбнарья) (муж.)
читать = гинэс тэ (гиндём) (глаг. пер.)
чтение, подсчет = гиныбэн (гиныбэна) (муж.)
чтобы = собы (союз)
чувствовать = ґалёс тэ (ґалыём) (глаг. пер.)
чувствовать = отшунэс тэ (отшундём) (глаг. пер.)
чувствовать = чюинэс тэ (чюиндём) (глаг. пер.)
чувствоваться = ґалёспэ тэ (ґалыёмпэ) (глаг. неп.)
чувствоваться = ґалёспэ тэ (ґалыёмпэ) (глаг. неп.)
чужой = чюжо (=) (прил.)

@темы: Цыгане, Словарь